В гостиницу мы ввалились с шумом: я как раз смеялся над собственным анекдотом, кстати, совершенно несмешным. Портье окинул нас осуждающим взором дескать, а с виду приличные люди, но промолчал. Кислая его физиономия вызвала у меня очередной пароксизм уже не хохота, а сдавленного хриплого писка.
Андрей, честь ему и хвала, не оставил меня на произвол судьбы, а втащил в лифт, наорал на лифтера, не желавшего везти наверх господ, которые "так узюзюкались, что свету не видют", вытащил в коридор, довел до моего номера и довольно грубо - все же надоело ему со мной возиться - уронил на кровать. Я раскинул руки, точно пытаясь обнять всю вселенную, и попытался охнуть, но брюшной пресс болел так, как не ныл после самых зверских тренировок, и дело кончилось очередной конвульсией.
Пока я разглядывал лепнину на бордюре под потолком, Андрей о чем-то поговорил с коридорным по элефону. Принесли подносик. К моим губам приблизили стакан, и я машинально глотнул. Огненная вода пролилась в желудок и с тихим грохотом взорвалась.
Далее в моей памяти следует провал протяженностью минут в десять - все, что я делал после того, как выпил залпом стопку водки, вылетело напрочь. Очнулся я уже, когда Андрей сунул меня головой под холодную воду. Зато дурман из головы выветрился разом и полностью. Омерзительное наше положение предстало передо мной отчетливо и ясно.
Осторожно - все же применение сильнодействующих лекарств не прошло для меня бесследно - я добрался из ванной до кресла и сел, подперев подбородок руками. Андрей опасливо последовал за мной.
- Сергей Александрович, может, мне потом подойти лучше будет... - почти робко спросил он.
- Да нет, - отмахнулся я. - Присаживайтесь. Надо все же поговорить.
Заброцкий оглянулся, пожал плечами и сложился наподобие плотницкого метра во второе кресло. В воздухе повисла пауза.
Рига, 20 сентября 1979 года, четверг.
Анджей Заброцкий
Некоторое время мы молча сидели. Большинство моих знакомых в подобной ситуации начинают грызть ручку, постукивать зажигалкой, рисовать чертиков, в общем, делать хоть что-нибудь. Ручки мне было жалко, зажигалка отсутствовала, а список созданных мной художественных шедевров исчерпывался карандашным наброском молочного бидона, за который я в третьем классе получил высший балл по рисованию. С тех пор любой рисунок сложнее точки я мог выполнить только с помощью линейки. Несколько минут тишина накапливалась, становясь все более вязкой и невыносимой Как в романах пишут - "тягостной".
- Ладно, - не выдержал я. - Послушайте, Сергей... ээ, Александрович...
- Да зовите просто Сергеем, - отмахнулся Щербаков угрюмо. - Мне еще не двести.
- Спасибо. Так вот, Сергей... От расследования уголовной версии нас, по сути, отстранили. И я вижу только три возможных варианта нашей с вами дальнейшей совместной деятельности.
- Ну-ну. И что за варианты?
Я набрал полную грудь воздуха, словно перед прыжком с трамплина.
- Вариант первый. Я оставляю вас в этой гостинице и иду домой спать. А вы делаете что хотите. И я занимаюсь тем же. А встречаемся мы с вами раз в день, чтобы узнать об успехах остальной бригады.
- Оч-чень интересно, - пробормотал потайной полицейский сверхневыразительным тоном.
- Второй вариант, - продолжил я затяжной прыжок без парашюта. - Я устраиваю вам за счет Третьего управления экскурсию по рижским достопримечательностям из реестра полиции нравов. Реестр длинный - все же портовый город.
Мне показалось, что на лице господина Щербакова проступило что-то вроде брезгливости. Хотя я мог и ошибиться.
- И последний вариант Мы начинаем вместе работать над делом фон Садовица, исходя из предположения, что причины его убийства целиком находятся в зоне интересов Третьего управления. Все.
Я перевел дух и откинулся на спинку кресла. Господин специальный агент Третьего управления позволил себе слегка усмехнуться.
- Да-а. Небогатый выбор, юноша. Ну да ладно. - Улыбка исчезла, словно ее никогда и не было, и Щербаков продолжил уже совершенно другим тоном: - Итак, Андрей, какие у нас версии? Я имею в виду, не уголовного плана, а находящиеся, как вы изволили выразиться, в сфере наших интересов?
Я облегченно вздохнул. Что ни говори, а рисковал я здорово. Тайный агент вполне мог оказаться сволочью и накатать на меня такой рапорт, после которого осталось бы только подавать прошение о переводе А Россия велика. Это отступать у нас некуда, а посылать всегда есть куда.
- Начну с наименее вероятных. Он был связан с леворадикалами.
- Абсолютно исключено. Фон Садовиц был монархистом, причем неумеренным. Да и преподавательской деятельностью он не занимался и, следовательно, со студентами-леваками общаться не мог.
- А узнать что-то... компрометирующее... о ком-нибудь из сотрудников лаборатории, например?
- Маловероятно. Сотрудников лаборатории профессор подбирал сам, а академический совет их только утверждал. На всех сотрудников есть подробные дела. Так что эту версию проверили без нас.
- Хорошо. Следующая версия. Он открыл что-то важное, и его убили, чтобы не допустить огласки.
- Уже лучше, но тоже мимо. Фон За... тьфу, Садовиц был теоретиком чистейшей воды. Это во-первых. Что он такого открыть практически важного, не могу представить. Во-вторых, что значит - не допустить огласки? Вы представляете, чтобы он, при его-то монархизме, а главное, честолюбии совершив крупное открытие, стал втихомолку радоваться ему в тиши кабинета? Да никогда в жизни. Если бы профессор открыл не просто важную, а даже мало-мальски важную вещь, он бы немедленно раззвонил об этом как минимум на всю академию.
- А если он не был уверен до конца?
- Послушайте, Андрей. У меня еще нет допросных пленок сотрудников профессора, но я уверен - если бы там было что-то важно, мне бы непременно сообщили. Невозможно сделать крупное открытие и скрыть это от людей, работающих рядом с тобой и занимающихся тем же, что и ты, Тем более что он был не просто их сослуживцем, а самым непосредственным начальством. Да они за пять лет должны были научиться определять, что он утром пил - чай или кофе!
- А не мог он сделать открытие уже здесь, в Риге?