этом театре, была совершенно необычна для Бродвея. Она называлась «Глубокие корни». Ее авторы — драматурги и сценаристы Джеймс Гоу и Арно д’Юссо, в прошлом журналисты, смело и дерзко разоблачали звериные нравы американских рабовладельцев, сохранивших до наших дней расовую ненависть к неграм.
Жизненность, правдивость и острота творческого замысла авторов пьесы особенно остро ощущались, когда вы входили в тесный зрительный зал «Фултона». Этот театр не похож на большие и роскошные театры музыкальных обозрений, куда люди ходят, чтобы убить время и пощекотать нервы. Здесь нет даже вешалки, и шляпу вам приходится запихивать в проволочную сетку под стулом. Но публика не замечала неудобств, она приходила сюда не ради развлечений. С какой‑то непередаваемой страстью, с каким‑то, я бы сказал, горением зрители воспринимали все то, что происходило на сцене, — постановщик Элиа Казан и актеры средствами прекрасной реалистической игры в старой доброй манере Станиславского воспроизводили яркие типические образы, взятые из подлинной, неприкрашенной жизни современной Америки.
Справа от меня сидел негр–офицер. Надо было видеть, с каким волнением воспринимал он сцены из жизни такого же, как он, негра–офицера; казалось, по сцене двигался его двойник — в таком же, как он, мундире, с такими же, как у него, орденскими ленточками; роль лейтенанта Бретта Чарльза, ветерана войны, который, возвращаясь в Америку, становится жертвой расового преследования, прекрасно играл негр–актер Гордон Хит, пятнадцать лет с успехом выступавший в родном Гарлеме (негритянском гетто Нью–Йорка) — в Независимом гарлемском театре, Американском негритянском театре и других. А рядом с офицером–негром сидели в зале две молодые американки — может быть, это были студентки, а может быть, служащие или продавщицы, кто знает?
В другом театре негра попросили бы пересесть куда- нибудь в сторонку, но здесь это было немыслимо, и я видел, как после спектакля одна из девушек, зардевшись, вдруг пожала негру руку. Но были, впрочем, и иные зрители, глядевшие по сторонам угрюмо и пожимавшие плечами. Бесспорно, они воспринимали то, что происходило па сцене и в зале, как великое потрясение основ. Впрочем, давайте расскажем все по порядку…
■
Занавес поднят, спектакль начался. Перед нами гостиная в доме богатого человека на окраине глухого южного городка Соединенных Штатов. Уютная обстановка, старинная стильная мебель. Все дышит благополучием. Здесь живет семидесятилетний Элсуорт Лэнгдон, в прошлом видный политический деятель — сенатор, с двумя дочерьми — старшей Алисой и младшей Нэвви. Когда‑то Лэнг- доны жили в Вашингтоне; старшая дочь училась в университете на севере. Семья всегда подчеркивала свое пренебрежение к грубым предрассудкам невежественных плантаторов Юга — Лэнгдоны неизменно оказывали покровительство бедным неграм; сын их черной служанки Бэллы, Бретт, до двенадцати лет воспитывался вместе с младшей дочерью сенатора; отец считал, что грубые белые дети этого захолустного городка недостаточно хороши для его Нэвви. И Нэвви была очень дружна с Бреттом. Потом Лэнгдоны дали возможность Бретту закончить университет. Такое счастье выпадает не многим неграм!
И вот весной 1945 года Бретт, проведя несколько лет на войне, снова приезжает в дом Лэнгдонов. Теперь он лейтенант, герой шести боев; в ноге у него семнадцать осколков. На груди лейтенанта–негра четыре ордена; он первым в этом городе получил крест «За выдающиеся заслуги». Но Бретт помнит, что он негр и что он должен держать ухо востро, ежели не желает неприятностей.
Мать Бретта, старая Бэлла, на седьмом небе от счастья. Дочери сенатора рады приветствовать гостя. Особенно рада Нэвви: ведь Бретт друг ее детства. Но старый сенатор не разделяет общего торжества. Его гложет червь сомнения: не слишком ли много, черт побери, он сделал для этого негра? Ведь в конце концов негры — это негры, не больше. Все должно иметь свои границы. А теперь этот черный парень возвращается из Европы героем. Наверняка он нахватался там разных революционных идей. Что станется с этим маленьким южным городом, с его традициями, с его устоями, когда все черные вернутся с войны? Ведь они составляют здесь большинство населения!
И первый вопрос, который задает Лэнгдон Бретту, это — вопрос в упор:
— Что ты чувствовал, когда убивал человека?
— Сэр, — спокойно отвечает Бретт, — когда я убивал человека, я чувствовал только, что спасаю свою собственную жизнь. Я убивал только тех, кто хотел убить меня.
— Гм–м, ты не дурак, — раздраженно замечает старый сенатор.