— Непременно, — пообещала фройляйн и спустилась по девяти каменным ступенькам к выходу. Внизу она еще раз обернулась и помахала Лютьенсу. Он помахал в ответ. Фройляйн Луиза вышла на улицу, открыла свой зонтик и, сделав пару шагов, увидела такси. Она подняла руку, такси остановилось.
Фройляйн Луиза села и назвала шоферу адрес:
— Пожалуйста, Эппендорфер Баум, 187.
— Будет сделано, сударыня, — сказал шофер и поехал вверх по Реепербан, под моросящим дождичком. Фройляйн Луиза сидела на заднем сиденье, с сумкой на коленях, на ее губах играла умиротворенная улыбка.
Тем временем на Давидсвахе из дежурного помещения вышел дежурный полицейский и зашел в комнату допросов. Подойдя к столу, за которым все еще писал врач, он через его плечо прочел написанное.
— Ну надо же, — протянул пожилой дежурный. — Я сразу подумал, что он не совсем нормальный. Лютьенс, взгляните-ка на этого Раймерса, а то он еще сделает себе что-нибудь.
— Так точно! — Лютьенс исчез.
Молодой сотрудник, обслуживавший передающую установку, которая поддерживала радиосвязь с полицейскими машинами и рядом с которой стоял телетайп, зашел в помещение. В руке он держал лист бумаги.
— В чем дело, Фридрихе? — спросил дежурный.
— Женщина, эта женщина, фройляйн Готтшальк была ведь здесь…
— Да, она ушла, — ответил широкоплечий сотрудник из-за письменного стола. — А что?
— Ушла? Замечательно. — Фридрихе хлопнул по бумаге. — Вот, завалилась под другие телеграммы. Еще с ночной смены. Я только сейчас обнаружил.
— И что там? — спросил дежурный.
— «Всем участкам, — прочитал Фридрихе. — Из управления… сегодня ночью… По сообщению психиатра Людвигской больницы в Бремене, некоего доктора Эркнера, душевнобольная по имени Луиза Готтшальк, очевидно, сбежала из лечебницы и была замечена в поезде, следовавшем на Гамбург…»
16
Дождь в этот день так и не прекратился.
Во взятом напрокат «рекорде» мы отъехали с Берти довольно далеко на северо-запад. В половине пятого уже была настоящая ночь, и все машины ехали с включенными фарами. Капли переливались на лобовом стекле. Берти сидел рядом, а на заднем сиденье лежали его саквояж и дорожная сумка с пленками, а также обе камеры — «Хасселблад» и «Никон-Ф».
Из номера я еще позвонил Эдит и сказал, что буду опять ждать у больницы, когда она выйдет от Конни, потом я взглянул на Ирину, которой дал до этого десять миллиграммов валиума. У нее не было привычки к валиуму, поэтому лекарство подействовало сильно. Она лежала совершенно вялая на постели и лишь слабо махнула мне, когда я зашел попрощаться.
В бюро путешествий «Метрополя» мы забронировали билет Гамбург — Хельсинки рейсом компании «Пан-Америкен Эйрлайн» в 19.40 из Фульсбюттеля и тем же самолетом Хельсинки — Нью-Йорк в полночь. Места на оба рейса еще были, билеты нужно было выкупить и получить в представительстве аэрокомпании в Фульсбюттеле. Берти настолько привык мотаться по свету, когда рассчитан каждый час, что ничего не обсуждал. Он ни радовался, ни жаловался, лишь быстро связался по телефону с матерью — из «Клуба 88» — и попрощался. Пока он складывал вещи, я еще раз просмотрел все вырезки из архива про этого Карла Конкона. Из них следовало, что Гамбургское отделение MAD находилось на Фон-Хуттен-штрассе, в районе Баренфельд, в самой западной части города, у Лютерпарка и Оттензенского кладбища. Там, на западе, одно кладбище соседствовало с другим, было и еврейское. Я сунул в карман записку с адресом и фотографию Яна Билки, которую выпросил на время у Ирины, как только мы приехали в Гамбург. Билка был на этом снимке в гражданском и выглядел весьма довольным. На обратной стороне было написано что-то по-чешски. Ирина перевела мне: «С любовью. Твой Ян».
Мы спустились вниз вдоль берега Альстер, доехали до улицы Альстергласис, потом проделали небольшой отрезок пути вверх по Симерс-аллее, миновав парк «Плантен и Бломен» и новый Конгресс-Центр, который еще строился, перестроились влево и поехали по улице Шредерштифтштрассе до больницы Святой Элизабет, тут я свернул на улицу Кляйнер Шэферкамп и поехал по Альтонаер-штрассе до огромной Штреземаннштрассе, а по ней уже на запад. Это была утомительная поездка, я размышлял о том, какой же все-таки огромный город этот Гамбург, плетясь в потоке машин и поглядывая на людской поток, стремящийся по тротуарам.
— Как много людей, — сказал я Берти, и он ответил:
— Да, ужасно много людей.