— В принципе, я придерживаюсь мнения нашей подруги.
— Да? — удивилась фройляйн.
— Да. — Он поднял голову и глубоко вздохнул. — Погода меняется, — сказал он. — Приближается буря. — «Но он же умер, и для него это не имеет никакого значения, — думала фройляйн, — и астмы у него теперь нет!» А француз тем временем говорил:
— Но слишком много действия на земле всегда приносит зло. Может быть, предоставим лучше это дело кому-то Высшему, которого мы хоть и не достигли, но можем чувствовать лучше, чем Луиза.
От этих слов фройляйн опять пала духом и тихо заплакала.
— Я вам верю, — проговорила она. — Скоро я буду с вами. Я вас люблю. Но я вас не понимаю. Почему именно сегодня я не понимаю вас?
— Именно потому, что мы друзья, — ответил свидетель Иеговы в полосатом серо-белом тиковом костюме. Потом бывший служащий сберегательной кассы в Бад-Хомбурге поднял руку с красной книгой. — Маленький Карел вырван из злого мира и ступил в наш добрый. Это такое счастье! Все сущее на свете служит только для того, чтобы прийти к Богу. И если бы с Ириной что-то случилось, то она была бы счастливее, чем сейчас. Поэтому я считаю, что все идет своим путем к добру, путем, предначертанным Всемогущим Господом.
— Послушай меня, мой друг, — сказал норвежский повар, которого арестовали и привезли в лагерь «Нойроде» как коммуниста. Он был очень крупным, еще больше американца, и носил робу узника концлагеря с красным треугольником политзаключенного. — Пока все люди не будут по правде жить в мире и дружбе друг с другом, до тех пор будут угнетатели и угнетенные, убийцы и их жертвы. Поэтому я считаю, что Луиза должна начать борьбу. Все больше людей вступают в борьбу за победу добра.
— Я поддерживаю то, что сказал повар, — высказался голландский книгоиздатель из Гронингена.
— И вы стали бы действовать так, как хочу действовать я? — взволнованно спросила фройляйн Луиза.
— Да, — одновременно ответили норвежский повар и голландский книгоиздатель.
— Вы меня понимаете! — воскликнула фройляйн, снова обретая надежду.
— Я тоже буду действовать, — отозвался польский артиллерист, который когда-то преподавал математику в Варшавском университете.
— Ты тоже? — вскрикнула фройляйн Луиза.
— Конечно, я тоже, — подтвердил поляк.
— Ты коммунист?
— Был им при жизни. И я взял с собой в высшие сферы все, что было в этом доброго и вечного, — ответил поляк.
— А ты, Франтишек? — спросила фройляйн Луиза чеха, бывшего архитектора из Брюнна. Он был ее земляком и единственным, кого она называла по имени. К остальным друзьям она обращалась просто со словом «ты».
— Ну разве не глупо, что малыши вечно бегают повсюду, как угорелые! Хоть сто раз им говори, чтобы были осторожными! Разве будут? Нет. Как глупо, в самом деле!
— И это все? — разочарованно спросила фройляйн Луиза.
— А что? Ах, да. Нет. Конечно, нет. Я буду действовать так же, как моя землячка, — ответил чех.
— Я тоже за Луизу, — сказал худой, слабый юноша, отбывавший трудовую повинность.
— Ты тоже! — обрадовалась фройляйн. А про себя подумала: «А как же! Он же мой любимец. Разве мог он поступить иначе?!»
— Да, я тоже, — повторил он. — Потому что во время учебы я ясно понял: на этом свете станет лучше только тогда, когда философы начнут действовать.
— В точности мое мнение, — поддержал норвежский повар.
— Послушайте меня, — сказала фройляйн взволнованно. — Прошу вас, послушайте меня! Мне нужно вам еще кое-что рассказать.
А ночное болото было полно шорохов и жизни, полно жизни и полно смерти.
24
— Вам известно, — сказала фройляйн внимательно слушавшим мертвецам, — что моя мать рано умерла, когда ей было только тридцать шесть лет. Я была единственным ребенком, и после ее смерти я совсем отчаялась. Вы ведь знаете, да?
Мертвецы кивнули.
— Мой отец был стеклодувом. Тихий человек. Люди в Райхенберге всегда говорили, что он знает много тайн. Мы с ним оба очень любили мать! Ну, вот, как он увидел, что я так убиваюсь, то поговорил со мной, примерно так: «Перестань плакать, Луиза, — сказал он, — не печалься. Мать умерла слишком рано. У нее не было времени пережить и сделать все, что ей было предназначено. Но когда человек умирает преждевременно, до назначенного ему срока, — сказал он, мой отец, — тогда его душа может вернуться в этот мир, чтобы завершить то, что осталось незавершенным». Это правда?
Мертвецы посмотрели друг на друга. Они казались озадаченными.