— Уехать с вами, — ответил я.
— Уехать?.. Вы имеете в виду — похитить? Господин Роланд! Господин Роланд! Что здесь происходит… Скажите мне!
— Если бы я сам это знал, — сказал я. — Как ваша голова?
— Болит. Ничего, пройдет. Я на пару секунд отключалась, да?
— Похоже на то, — сказал я. — Давайте я вас осмотрю. — Я включил освещение в салоне и осмотрел лоб Ирины.
— Что-нибудь видно? Шишка?
— Ничего не вижу, — ответил я. Но все-таки я кое-что увидел, когда снова наклонился вперед. На полу между педалями лежал кусочек ткани. «Скорее всего, я сорвал его у матроса с рукава», — подумал я и наклонился, чтобы его поднять. Это был четырехугольный кусочек красной ткани, по всей длине пересеченный синим закрашенным крестом. Поперечная перекладина примыкала к одной из узких сторон четырехугольника. Все перекладины синего креста были окантованы тонкой белой линией.
— Это… это флаг… маленький флаг, — догадалась Ирина.
— Да, — подтвердил я. Похоже, это была нарукавная нашивка.
Ураган бушевал вокруг машины, шум от него был адский.
— А что это за страна? — спросила она.
— Норвегия, — ответил я, и мне вдруг вспомнилось все, что рассказывал мне по телефону Хэм, и меня пробила дрожь.
— Норвегия? — прошептала Ирина. Ее глаза были широко раскрыты.
— Да, Норвегия, — повторил я и неожиданно заметил, что у меня дрожат руки. Скорее фляжку! Я сделал большой глоток.
— Можно мне тоже? — тихо произнесла Ирина. Я передал фляжку ей. Она выпила и посмотрела в штормовую ночь за окном. — Норвегия… — прошептала она.
12
Наконец, за матовыми стеклами двери зажегся свет. На стеклах появилась тень, сначала огромная, потом она становилась все меньше и меньше, по мере того как человек приближался к нам. Одно из окон открылось. В его проеме показался пожилой человек в очках с жидким венком седых волос, обрамлявших большую лысину.
— Добрый вечер, — произнес он неприветливо и в то же время боязливо. «Ужас послеобеденных событий у него еще не прошел», — подумал я.
— Добрый вечер, господин Кубицкий, — сказал я. — Мне жаль, что пришлось вас разбудить. Нам нужен господин Михельсен.
Услышав это имя, он заметно вздрогнул. Очки сползли ему на нос, и он сдвинул их на место. На нем было теплое пальто поверх пижамы.
— Михельсен, — как эхо, откликнулся он.
— Михельсен, — повторил я.
— Да, чтобы… — начала Ирина, но я прервал ее, сжав ей руку и этим подавая сигнал замолчать.
— Он ведь здесь живет?
— Что?
— Господин Михельсен здесь живет?
— Я… он… да, конечно. Он живет здесь. — Станислав Кубицкий говорил с легким польским акцентом. От страха его лицо стало совсем маленьким. Он ухватился за прутья ажурной металлической решетки на окне. — Но в такое время… среди ночи… Кто вы вообще такой?
Я подал ему свое журналистское удостоверение.
Он его внимательно изучил.
— Господин Вальтер Роланд, — констатировал он. — Журналист. — И добавил: — Ах ты, Господи Боже мой.
Мое терпение кончилось.
Я забрал у него удостоверение и закричал:
— Мне это надоело! Откроете вы или нет? Если нет, я вызываю полицию! Она тут сегодня уже была!
Это подействовало. Он открыл дверь и впустил нас. В подъезде стояла мертвая тишина. После рева урагана на улице мне показалось, что я оглох.
— Вы меня практически вынудили открыть дверь, — с несчастным видом сказал портье.
— Да, — подтвердил я.
— Если будет скандал, я об этом тоже скажу, — заявил он.
— Конечно, — согласился я, обратив внимание, что говорит он как-то уж слишком громко. Подъезд был очень приличный. С мраморными плитами на стенах, старомодным лифтом в черной проволочной клетке, расположенном в середине подъезда, и красной ковровой дорожкой.
— Где живет господин Михельсен? — спросил я.
— Четвертый этаж, — сообщил Кубицкий, пряча двадцатимарковую купюру.
— Большое спасибо, мой господин. Вам будет нетрудно найти. На каждом этаже проживает только один квартирант. Вы поедете на лифте?
— Да, — ответил я.
Мы направились к лифту. Кубицкий открыл сетчатую металлическую дверь, потом раздвижную дверь деревянной кабины лифта. Было заметно, что его опять охватил страх. Этот человек был сплошной комок страха.
— Но только скажите наверху, что я сначала не хотел вас впускать, потому что уже поздно, прошу вас, ладно? — Он сказал это умоляющим тоном.
— Да, — отозвался я.