И долго смотрю вверх, запрокинув голову. в глаза падают снежинки, мне не хочется зажмуриваться, мне хочется вернуться обратно за столик перед окном, из которого виден крохотный кинотеатр с придурочными фонариками, и смотреть на то, как снег укладывается в мягкий штабель на раму, а мимо идет девушка с коньками, закинутыми на плечо. Мне нравится думать, что рано или поздно в игру включится кто-то, в пух и прах сделающий меня в первом же сете — принесите девушке то же самое (+10 очков за небрежность), у вас больные глаза и хорошее пальто, мне нравится, что вы не красите губы, кстати, вы смотрели "Чучу"? Вот это и есть рождество, я вам позвоню.
Bang-bang, всухую, принесите счет.
А пока всего этого не произошло, я стою с запрокинутой головой и открытыми глазами, выпрастываю в воздух руки и говорю себе — осталось совсем чуть-чуть, и черт с ним, с борщом.
Катерина Янковская
Время на размышление
- Так о чем ты хотел спросить?
Я рассматриваю двух братков за соседним столиком. Блондин и брюнет, - они кажутся братьями, однояйцевыми близнецами. Одинаковые цепи, одинаковое выражение одинаковых лиц. Одно на двоих. Похожи на макаку резус со школьного плаката, виват, Дарвин!
Ты куришь. Куришь, как паровоз, оставляя за собой землю покрытую пеплом. Говоришь, это помогает думать. Чушь. Ты никогда не думаешь. Твое решение зреет, пока летит на землю брошенная сигарета. Кстати, здесь вот этого не надо. Пепельница – на столе, а мы в открытом, но все же кафе. Поросенок.
- Так о чем…
Действительно, о чем? Мы знакомы пять лет, полгода из них - довольно близко. Я знаю наизусть твои книжки – оба тома Митчелл, а ты перестала меня будить из-за храпа. И сейчас такое лето, что от тополя нечем дышать, а завтра распределение, и тебя ждет, не дождется твой Малый Хомутец – Малый Хомутец, боже, как там люди-то живут?.
Так о чем говорить-то? Ок, я спрошу.
Спрошу о том, о чем должен спросить, следуя логике развития сюжета. О том, о чем тебя уже спрашивали до меня. Представь себе, знаю. Тебе не приходила блажь, делать из личного тайное, да и гнездо твоих подружек менее всего способно хранить исповеди. Вот ведь, черт.
И, конечно же, я знаю ответ. Который щелкнет по мне прежде, чем упадет на землю твой окурок.
Когда потеют ладони, - очень неприятно. Я молчу. Как двоечник. Более идиотской ситуации еще не придумано.
– Так о чем ты…
Я делаю вдох. Милицейская машина катит по тротуару, впритык к стенке кафе. Внезапно врубается сирена.
- Чтоб ты обосрался, обезьяна, дудеть!
- Чтоб на тебя будка упала!
Цепные макаки-резусы выглядят не испуганными – обиженными. Я кладу бумажку на стол и мы уходим.
Так же молча, я провожаю тебя до общаги, по спирали вкруг вечносломанного лифта, на твой десятый. Давлю бычки в пролетах, - о чем ты здесь столько думала вечерами? Затем ты куришь, а мне по уму бы и уйти, но стою, привалившись к подоконнику.. Я говорил, что ситуации глупее не придумано? Врал.
Бросаешь сигарету – щелчком, и в этот момент я спрашиваю тебя. Видишь, как просто? Даже не пришлось делать вдох. Потом мы долго – вечность, смотрим, как окурок кувыркается вдоль стены, касается земли. Ну… почти земли.
- Чтоб ты обосралась, обезьяна, бычки пулять!
- Чтоб на тебя будка упала!
Синхронный вопль заглушает твой голос. Я закрываю глаза, потому что, кажется, прочитал по губам; и того, что прочитал, мне достаточно. А потом ты повторяешь ответ.
Однажды я спрошу тебя, почему. Но это уже - совсем потом, - потом, спустя шестнадцать лет, когда наш сын впервые пригласит в дом девушку. И будет прятать глаза, как нашкодивший Бобик, а ты, случайно промахнувшись карманом, обнаружишь в чужой куртке чужие сигареты. Вот тогда я спрошу тебя.
Ну, это же - десятый этаж, рассмеешься ты, - У меня было время подумать.
Оксана Санжарова
Под Шуберта
Ей снится скрип двери детской и шелест босых ног по паркету. Конечно, это сон, никто не встаёт раньше неё. Она откидывает одеяло.
“В движении мельник должен жить, в движе-ении...” - напевает она, чиркая спичкой, сдвигая на горелку чугунную сковороду, торопливо нарезая мясистые помидоры, взбивая старомодным венчиком яйца.
Пыф, - говорит омлет под тяжёлой крышкой.
В раковине гора посуды со вчера – на поверхности глубокие плошки для хлопьев – жёлтая - младшего, рыжая - старшего, стакан с толстым дном, почему-то один, две чашки с котами, любимая кофейная кружка с трещинкой, вилки-ложки-ножи без счёта, а вот и самые правильные омлетные тарелки – выхватить, ополоснуть, вытереть, разложить.
- Мальчики, подъём, - говорит она, включая свет.
- Ну ма-ам, - ноет младший.
- Не нуди, мартышка, - одёргивает брата старший.
Загнать в ванную, выгнать, вытащить из горы одежды на полу синюю футболку с Йодой и оранжевую толстовку с Джеком-Воробьём. "Капитаном Джеком Воробьём" – уточняет она опасным пиратским тоном.
- Проверь, ты все учебники положил? И литературу?
- Сегодня же вторник, мам!
"Действительно, литературы нет по вторникам."
Скрипнула дверь спальни, зашумел душ. Она спешит на кухню – смолоть кофе, включить чайник, сунуть в тостер два ломтика белого хлеба, на стол мёд, сыр и клубничный джем.
У мужа сонные глаза, и подушечное перышко в волосах.
- Бандиты собираются?
Пока он пьёт кофе, можно домыть посуду. “Вода примером служит нам, приме-ером...”
- Посиди со мной, - говорит он её спине. Разворачивает за плечи, сажает у окна, снимает с сушилки чашку и отливает в неё половину кофе.
Действительно, и почему она не сварила кофе себе?
Она завязывает ему галстук, обирает с пиджака невидимые ворсинки: - Неотразим!
- Юноши, на выход! - командует он.
- Ма-ам, я не хочу в сад, - ноет младший.
- Это что за новости, - удивляется она.
- Ничего страшного, пусть прогуляет разок, - неожиданно легко подаётся муж.
- Я, может, в школу тоже не хочу, - уныло сообщает старший.
- А жизнь несправедлива. Быстро-быстро в машину.
"Ничем вода не дорожит, а дальше дальше всё бежит..." - она торопливо моет посуду, выстраивая по ранжиру тарелки – большие плоские, большие глубокие, маленькие плоские, плошки, споласкивает раковину, протирает от крошек стол.
- Мам, - говорят за спиной, - смотри, я нарисовал марсианского дракона.
Она рассматривает марсианского дракона и критикует анатомию крыла, и они вместе рисуют дракону жену и драконят.
- Пойдём гулять, - говорит сын.
- Конечно, соглашается она.
- Что-то давно вас не видно было, - говорит соседка у подъезда. “Вот старая склеротичка, - думает она, - кому же тогда ты вчера жаловалась на невестку?”
В парке они качаются на соседних качелях долго-долго, приноровившись, чтобы басовитое "сры-ып" одной дополнялось повизгивающим "скри-скри-и" другой. В витрине антикварной лавочке на углу выставлен старинный вертеп. Она просит продавца завести механизм, и под спотыкающуюся мелодию фигурки волхвов снова и снова плывут мимо Девы.
- Смотри, - теребит она маленькую ладонь - ну смотри, какие чудесные.
- Да ну их, - отворачивается сын, - ма-ам, ну пойдём уже отсюда...
- Ничего-ничего, родим вам сестру, и буду я с ней играть в куклы.
"Колёса тоже не стоят, колё-оса", - бормочет она себе под нос. Вот же привязался этот Шуберт.
Она пробует суп, когда звонит телефон.
- Что ты делаешь, маленькая?
- Варю суп, муж и господин мой.
- А если мы сегодня бросим детей и пойдём куда-нибудь?
- Куда-нибудь куда?
- Гулять, в кино, в ресторан – куда ты хочешь.
- О, я очень хочу гулять, в кино и в ресторан. Только не сегодня. У меня сегодня уже отчаянно домашний настрой. Давай мы гулять в кино и в ресторан пойдём завтра.
- Давай, конечно, -говорит он как-то неуверенно, но тут как раз приходит из школы старший.
"Вертятся, пляшут жернова, вертя-атся, - чудовища, руки мыть! - вертятся пляшут жернова, вертя-атся...
Кажись бы им и не под стать, но ведь нельзя от всех отстать...