То, что автор скрыл в неопределенном выражении — "что тут делается, знает только темная ночь да еще сами действующие лица",очевидно, означает не что иное, как неминуемое "переживание гетеризма по установленному типу". Но почему же состарившейся женщине, к которой в шалаш приходят взрослые уже дочери, нет в жизни лучшего воспоминания, как эти тайны темных ночей? И почему для этих молодых девушек также останутся наилучшимивоспоминаниями те же темные ночии то, что во время их делается молодежью?
Все это делает и пятнадцатилетняя девушка, и, следовательно, именно в эти юные годы она так многосторонне оборонена в свободе и самостоятельности своего существования, что ее ничего не стесняет в самых бескорыстных и искренних проявлениях чувства к своему ровеснику-парню, ее будущему мужу.
Вот эта-то возможность жить на белом свете без всякой опеки и попечения и объясняет нам право крестьянской женщины уйти от тирана-мужа, взяв на обе руки по ребенку, объясняет все эти разводы и требования отдельного вида и вообще объясняет стремление не покоряться произволу, не заглушать голоса своей совести, и все потому, что есть золотые руки,которые всё могут сделать и от всего оборонить.
…Те же самые своевольные, независимые крестьянские женщины обречены на неминуемую гибель, если только, по тем или иным причинам (о причинах будет сказано подробней), будут вынуждены оставить родной дом, деревню и искать хлеба на стороне и в труде по найму.
Ужасное дело о варшавских "детоубийствах" еще не подлежало суждению гласного суда, — но мы уверены, что суд, если и не оставит без наказания женщин, "кормившихся" около "брошенных" детей, то он, несомненно, выяснит те великие неправды современного строя жизни, в котором множество матерей не могут исполнять своих материнских обязанностей и множество детей обречены быть брошенными своими родными матерями.
Прежде всего, конечно, несметное множество крестьянских женщин, оторванных от своего хозяйства, и в большинстве самого цветущего возраста, поглощает всякий город,большой или малый, все равно. Каждый городской дом не может ни в каком случае обойтись без прислуги как мужской, так и женской. И если мы выделим из общего числа прислуги вообще только одних женщин, и притом таких, которые исполняют в доме лишь черную работу (не говорим о гувернантках, компаньонках и пр.), то увидим, что и этого рода тружениц семейный дом требует в весьма немалом количестве: кормилицы, няньки, горничные, кухарки, швеи, прачки, все это необходимыев каждом семействе радетели и пособники, без которых никоим образомне может обойтись ни один обывательский городской дом. И если это количество необходимыхпособников помножить на сотни и тысячи таких же семейств, количество которых увеличивается по мере возрастания народонаселения, то получится поистине несметное множество одних только женщин,которых поедает чрево городаи которые обречены на полнейшую невозможность хотя бы подобия независимого существования.
Неудивительно поэтому, что подкидышесть в настоящее время непременная принадлежность "городских известий"всякой газеты, издающейся в таких городах, где г. Купон в большей или меньшей степени запустил свой "коготок"; не говоря о столицах, — Одесса, Ростов, Киев, Казань и все поволжские крупные торговые пункты почти ежедневносвидетельствуют в своих листках о подкинутых младенцах. Но в тех же листках, не в городских известиях, а на последней странице объявлений, целые столбцы также ежедневно свидетельствуют, какое огромное количество бездомовного народа (и опять-таки преимущественно женщин)ищет труда, работы, места, то есть вообще куска хлеба. Ежедневный подкидыш,большею частью в единственном числе, и ежедневная масса, десятки и сотни женщин, ищущих куска хлеба, эта параллель между размерами женской нужды и одним-двумя брошенными детьми ясно свидетельствует о том, что брошенный ребенок — не продукт распутства и разврата темной городской "массы", как это утверждают, между прочим, некоторые исследователи варшавских событий.
Подкидыш,то есть брошенныйребенок, есть прямое последствие скопления в городах огромного количества рабочего народа обоего пола, необходимогодля обихода жизни городского обывателя, а следовательно, он, обыватель, не имеющий никакой возможности обойтись без покупного труда, и есть прямой и первый ответчикза брошенногоребенка брошенной на произвол судьбы женщины.
Мы подчеркиваем слово брошенный,потому что только в городематери случайно рожденных детей могут быть поставлены в положение, не дающее им никакой возможности их растить и даже кормить хотя несколько дней; незаконныеродятся в деревне, но участь их не такая, какова участь городского незаконного."В одном из селений Лаишевского уезда, [14]при производстве коренного передела земли, общество сильно занимал вопрос: наделить или не наделять землею незаконнорожденных? Большинство склонилось к тому, чтобы не наделять, во-первых, потому, что "кто его знает, чей он? — нашинского или чужого?" — а во-вторых, и, пожалуй, главным, образомпотому, что надели их землей, так солдатки да вдовыстолько натаскают ребят, что им, чего доброго, придется половину поля отрезать". В данном случае отказв наделе землей объясняется только крайним малоземельем той местности, где находится указанное выше селение. Очевидно, что если бы у мирян было во владении достаточное количество земли, о незаконнорожденныхи речи не было бы на миру, как не было ее и до сих пор. С другой стороны, какая разница в положении этих безмужнихженщин, имеющих в своем распоряжении только "свои руки", и такой же женщины, трудами рук своих существующей не в деревне, а в городе. Оказывается, что будь у деревенской безмужнейженщины какое-либо малейшее соприкосновение с землей,так она безбоязненно может ответствовать сама за себя; незаконные,которым отказывается в земле, не брошены деревенскими матерями, а выращены,и только малоземелье не дает их детям полного равенства в положении со всяким мирянином того сельского общества, где он родился.
13
* Эта заметка написана в самый разгар всеобщего гнева против "варшавских детоубийц". "Женщины Ироды", "Избиение младенцев" — иначе не говорилось в печати о Скублинской и ее зверских злодействах. В конце ноября 1890 г. в Варшаве окончился процесс Скублинской, и общественная совесть чистосердечно сказала об этом деле свое справедливое, даже покаянное слово: "Варшавский дневник", сообщая судебный отчет по делу Скублинской, между прочим замечает: "Скублинская все больше и больше располагает к снисхождению не только жалким видок, частыми слезами и, повидимому, искренностью в показаниях, но и впечатлением, вызванным всем ходом дела, — складывается убеждение, что она совсем не такой изверг, каким представила ее обществу печать, и даже не в такой степени преступна, как ее изображали".