Я попросил его, чтобы он сам предложил состав книги и подумал об авторе вступительной статьи. Он сказал, что к его сборнику написал предисловие С. Н. Дурылин, известный критик, театровед, литературовед, и это предисловие ему, Телешову, нравится.
— Пожалуйста, — согласился я, — но, быть может, Сергей Николаевич пожелает дополнить, расширить свою статью?
— Я спишусь с ним, — ответил Николай Дмитриевич.
В связи с составлением сборника, благополучно вышедшего в свет, хотя и не к самому юбилею, я еще несколько раз встречался с Николаем Дмитриевичем, но первое впечатление живости, радушия, ясности ума осталось у меня неизменным. Я постарался во всем пойти навстречу его пожеланиям, чтоб книга его порадовала, чтоб юбилей его не был ничем омрачен.
У меня сохранились два его письма, которыми хочу закончить краткие воспоминания о Николае Дмитриевиче. Первое из них интересно тем, что в нем изложены пожелания Телешова о составе сборника.
Вот оно:
«Уважаемый Федор Маркович.
Посылаю Вам вставку в рассказ «Жулик», а также рассказ «Ошибка барина» для 1-го раздела, если сочтете это приемлемым.
В раздел сказок прилагаю «Мутабор», который можно закончить вылетом мух или довести до «пробуждения».
На всякий случай прилагаю еще «Цветок папоротника», который мог бы идти и в разделе «905 года» или в сказках.
Вот и все мои предложения. Иных не будет.
Если б Вы согласились на предложенное, то, мне кажется, надо бы расположить в книге статьи так:
1. Повести и рассказы
Тень счастья, Сухая беда, Петух, Слепцы, Жулик, Верный друг, Ошибка барина, Доброе дело.
2. «1905 год»
Крамола. Начало конца.
3. «Переселенцы»
Лишний рот, Домой, Самоходы, Нужда Елка Митрича, Хлеб-соль.
4. Горная легенда, Живой камень, Крупеничка, Мутабор, Самое лучшее, Приятели, Зоренька, Цветок папоротника.
С. Н. Дурылину я послал его предисловие из книги и мою просьбу о новом предисловии. Надеюсь на днях получить обратно.
Теперь буду ждать Вашего решения. Приношу искреннюю благодарность за Ваше внимание.
С уважением и приветом.
Н. Телешов.
6. IV.48».
Письмо второе:
«Уважаемый Федор Маркович.
Сейчас прислал С. Н. Дурылин свою статью, которую немедленно направляю к Вам.
Я тоже простудился, и врач отсылает меня домой, долежать два дня. Когда просмотрите мои сказки, не найдете ли возможным позвонить мне домой (К7-16-50), за что буду очень благодарен.
Шлю Вам мой искренний привет и мое уважение
Н. Телешов.
9. IV.48».
Не правда ли, с какой удивительной скромностью и любезностью написаны эти небольшие письма литературного патриарха к своему редактору?
Автографы Бориса Пастернака
Еще тогда, когда я не был знаком с Борисом Леонидовичем Пастернаком, не видел его своими глазами, не слышал его, а только читал его стихи, я не столько понимал, сколько ощущал, что это очень большой поэт. В его ранних стихах, в произведениях двадцатых годов многое оставалось мне непонятным, отчасти из-за их необычайной усложненности и вместе с тем моей неподготовленности к их восприятию. К пониманию стихов Пастернака я приходил не сразу, не вдруг. Их надо вновь читать и перечитывать, подобно тому как необходимо не раз и не два прослушать новую симфонию, чтобы в кажущемся хаосе уловить тот порядок, которому подчиняются звуки, поймать тему, ее развитие и прийти наконец к высокому наслаждению. Большой художник, композитор, поэт, совершающий открытие, делающий новый шаг в искусстве, зачастую долго не получает признания, и люди, привыкшие к определенным, устоявшимся, ставшим классическими формам и содержанию, подвергают новатора остракизму и осмеянию. Так было с французскими импрессионистами, с нашим Мусоргским, с Маяковским, так еще недавно нападали на Андрея Вознесенского, так было с Пастернаком. Они входили в искусство со своей новой «точкой отсчета».
Правда, некая «вина» за неприятие лежит и на новаторах. Не сразу приходят они от «бунта» против традиций, от «взрыва» прежних канонов к той зрелости, которая сказывается в ясности и в «сложнейшей простоте». Ведь об этом потом писал и Пастернак:
Но, становясь порою в тупик перед необычайными метафорами стихов Пастернака, перед почти ребусными ассоциациями его мысли и чувств, в потоке которых ощущались провалы, исчезнувшие или отброшенные связи, переходы, ступени, я всегда ощущал волшебную лирическую силу, музыкальный напор, душевное волнение. Стихи его напоминали мне реку, то спокойно текущую, то стремительно летящую, порожистую, — из-под воды выходят наружу крупные валуны, а большая часть каменного нагроможденья скрыта и угадывается лишь по пенным всплескам и гребням волн.