Мы снова встретились в Москве в дни Первого съезда советских писателей, а в 1936 году он переехал из Ленинграда в Москву, и тут уже наше знакомство восстановилось, продолжалось и перешло в дружеские отношения. Литературные успехи и известность нисколько не изменили Фиша, он казался тем же самым, каким я знал его за двенадцать лет до этого. Он так же, как бы между прочим, обнаруживал свой разнообразные познания, великолепную память. Скромно появлялся он в редакции «Литературного обозрения», брал книжки и писал на них рецензии. Когда выходили его новые книги, он как бы между прочим, без всякого тщеславия приносил и дарил их с добрыми надписями.
Здесь надо сказать, что Фиш был по преимуществу документалистом, его книги строились на обработке собранного им самим фактического материала, который он черпал отовсюду: из архивов, встреч и бесед с людьми, поездок, исторических, экономических и других научных работ. Хорошо знавшие Горького и бывавшие у него люди говорят, что Горький рассказывал необычайно интересно, порой интереснее, чем это потом получалось на бумаге. Замечу, что Геннадий Фиш также превосходно рассказывал, умел выкапывать отовсюду любопытнейшие факты. Помню, как он рассказывал о своей поездке с фронтовой делегацией в тыл и о том, как разъезжал по фронту с одной из рабочих делегаций. Как много интересного успел он увидеть в этой поездке! В рассказываемых им драматических или забавных историях возникали живописные люди, и мне, человеку малонаблюдательному, всегда было удивительно, почему мне такие люди не встречаются. Я только потом сообразил, что они попадаются и на моем пути, но я не умею видеть так, как Геннадий. Кроме того, это ведь особое искусство — «разговорить» человека, чтоб он раскрылся перед собеседником. Этим искусством Фиш превосходно владел.
С началом войны я в первые же дни отправился на Западный фронт, потом оказался на Карельском и никак не предполагал, что снова встречусь с Фишем. А встретился, и притом неожиданно, при особенных обстоятельствах. После некоторых моих бедствий, о коих здесь нет смысла рассказывать, глубокой осенью 1942 года, в канун ноябрьских дней, пришел я в политуправление Карельского фронта, неожиданно увидел здесь на посту дежурного старого московского знакомого — критика Сергея Кирьянова, и, пока я говорил с заместителем начальника политуправления подполковником Ткаченко, тепло меня встретившим, Кирьянов позвонил в редакцию фронтовой газеты «В бой за родину», работником которой я был. Я вышел от Ткаченко, и оказалось, что из редакции за мной приехала «легковушка». В Беломорске в это время уже почти нет дня. Я вышел из политуправления в полном мраке — ни луны, ни единой звезды на небе, а в городе затемнение, — почти ощупью отыскал машину, сел на переднее сиденье, и вдруг сзади раздался голос Фиша, которого я не думал не гадал здесь увидеть. Трудно передать мою радость. После того я много раз бывал в доме, где он жил с женой Татьяной Аркадьевной Смолянской и дочкой Наташей. Приезжая из Кеми, из политотдела 26-й армии, я не раз ночевал у Геннадия, вел с ним бесконечные разговоры, он читал на память стихи о войне, Редьярда Киплинга. Александра Блока. Помню, что в то время у него оказалась верстка романа Эрнеста Хемингуэя «По ком звонит колокол», и я с огромным интересом проглотил этот роман за два дня. Вообще мы тогда читали преимущественно о войне, и прежде всего «Войну и мир».
Фиш неутомимо работал, встречался с карельскими партизанами, с фронтовиками, писал очерки о них, из которых потом выросли и книги. Он был хорошо знаком с партийными и советскими руководителями Карелии, находившимися в те годы в Беломорске, бывал у них, встречался с героем «Кимас-озера» Антикайненом, но никогда не пользовался какими-либо привилегиями и скидками, жил как и другие военные журналисты. Иногда я видел его печальным, он беспокоился о сыне, Радии, воевавшем на одном из участков Карельского фронта. Ему удалось с ним повидаться, и от тех дней у меня сохранилась подаренная Геннадием фотография, на которой он снят вместе с сыном, оба в военной форме, Радий, как и полагается, глядит беззаботно и весело, Геннадий и гордо, и вместе с тем как-то озабоченно смотрит на него.