Мать заставляла меня ходить к тете Соне лечить зубы. Конечно, с нас она денег не брала. С утра тетя Соня работала в лечебнице, придя домой, обедала, а потом еще вела прием на дому. И вот, вернувшись из гимназии, после многих напоминаний, я отправлялся к тете Соне. Не торопясь шел я вдоль штакетников и заборов, за которыми в глубине виднелись деревянные зимние дачи, проходил мимо каменного здания театра и, наконец, огибал Круглый пруд. Идти мне не хотелось. Кому охота, чтоб ему сверлили зуб? К тому же я предвидел, что дело затянется. И правда!
Отворив калитку и пройдя по песчаной дорожке, я подымался на крыльцо со столбами, по старой, широкой и скрипучей, деревянной лестнице шел на второй этаж. Дверь отворяла прислуга в фартуке, она меня знала и сейчас же исчезала в кухне, я же раздевался и плелся в приемную. Там уже ждали два или три пациента. В кабинете звякали инструменты, жужжала бормашина, оттуда доносился голос тети Сони, что-то говорил больной. Журчала вода, наливаемая из графина, пациент полоскал рот. Иногда тетя Соня смеялась. У нее годами лечились одни и те же люди, живущие в этом малолюдном районе, давно знакомые. Дверь открывалась, тетя Соня провожала больного и приглашала следующего. Я ждал, скучал, вертел в руках старый журнал, снова рассматривал надоевшие пейзажи на стенах. Пахло аптечными запахами. Дальше было еще хуже. Уже приближалась моя очередь, и в приемной ожидал только я один, но раздавался новый звонок и приходил какой-нибудь взрослый. А потом еще и еще один… Дверь открывалась, пациент выходил из кабинета, а тетя Соня, улыбаясь, говорила: «Федя, ты подожди, пожалуйста, тебе ведь некуда спешить. Петр Иванович (или Александр Петрович, или Евгения Андреевна), пройдите в кабинет». И взрослые проплывали мимо меня…
А мне было куда торопиться! Я спешил!
Осенние и зимние дни в Петербурге коротки. За окном темнело. На улице загорались редкие фонари. А я все сидел. Наконец в приемной уже никого другого не оставалось, тетя Соня звала меня, сажала в кресло, нажимала ногой на педаль, подымала его повыше и начинала сверлить и пломбировать. Но случалось, она говорила: «Я сегодня так устала, так устала! Знаешь что, Федя, приходи завтра».
И я уходил ни с чем. Порою она просто меняла мне ватку с лекарством, положенную на больной зуб. С досадой бежал я домой. Уже поздно, уроки еще не приготовлены. Почитать сегодня уже не придется. «Капитан Гаттерас», приходите завтра!
Иногда тетя Соня оставляла меня пить чай. За столом она пододвигала мне варенье и печенье, я ни от чего не отказывался. Ее сын Витюша в это время уже лежал в кроватке. Он был слишком мал, чтобы стать моим товарищем.
Началась мировая война, дядю Мишу призвали в армию, он ушел на фронт в чине прапорщика. Не прошло и года, он, раненный, приехал в отпуск. С месяц жил дома, носил руку на перевязи, потом повязку сняли, потом были проводы, обед, я первый раз в жизни пил какой-то крюшон, дядя Миша навеселе заставлял моего отца примерять папаху с кокардой. Отец был небольшого роста, с брюшком, папаха ему не шла. Дядя Миша рассказывал, как в начале войны изумлялся силе пулеметного огня: бывало, в часы затишья направят пулемет на дерево, пропустят ленту и в минуту спилят его пулями.
Дядя Миша уехал, и вскоре прилетела весть, что он убит, в «Ниве» среди фотографий погибших офицеров и генералов поместили и его маленький снимок. Тетя Соня носила траур. Она теперь часто приходила к нам, мать обнимала ее, и глаза тети Сони наполнялись слезами. Она работала, растила сына. Долго еще ходила она с красными веками.
Круглый пруд, Круглый пруд! Он замерзал зимою и утопал в снегу, он сверкал летом за плотным высоким забором. И к тете все так же являлись пациенты.
…Осенью восемнадцатого года я уехал из Петрограда, жил в глуши, потом с головой ушел в комсомольскую, партийную работу, был в Красной Армии, сильно отдалился от всех моих родных. Вернувшись в Петроград в двадцать первом, почти не жил дома, учился в Комвузе и снова уехал. О тете Соне я почти ничего не знал, не слышал, да, по совести говоря, мне было не до родни: ведь я, можно сказать, «делал революцию», кипел в котле. А кто была моя тетка? Зубной врач. И все.
Пробежало много лет. В тридцать девятом жил я в Москве, как всегда, не вылезал из работы. Уже не было в живых ни отца моего, ни матери. О тетках моих — у меня их было четыре, и все зубные врачи — я и думать забыл. И вот однажды летом раздается телефонный звонок. Тетя Соня! Она в Москве, на два-три дня, проездом, у нее путевка в южный санаторий, хочет зайти, меня повидать.