Мать вспомнила свое прошлое, она ведь окончила Варшавскую консерваторию по классу рояля, но потом, замученная родами и воспитанием четверых детей, почти не играла. Теперь она стала давать уроки. И желающие брать их нашлись. Так и у нее оказался заработок. Однажды она, поскользнувшись, упала, сломала руку чуть выше кисти, рука срослась неправильно, но это не очень мешало ей.
Так текла наша жизнь: голодно, неустроенно, неуютно, в среде равнодушной и чуждой.
Когда я теперь вспоминаю это время, я вижу, как далек был от бурь и гроз того времени. Да и Нижнедевицк стоял где-то в стороне. Небольшая кучка коммунистов и комсомольцев занималась сбором и вывозом хлеба, проса для Москвы, для Красной Армии, мобилизацией на фронт, борьбой с дезертирами, поставкой лошадей — всем тем, что требовали нужды гражданской войны.
Но и от этого я был далек. Иногда попадали мне в руки новые книжки на серой бумаге. Я читал стихи В. Кириллова и В. Александровского. Жизнь проходила в выписке надоевших ордеров к ассигновкам, в голодном существовании. Однажды, помню, наши финотдельщики устроили летом 1919 года пикник. Поехали в какой-то дальний лес, с самоваром, с бутербродами. Я ходил там неприкаянный, никому не нужный. Помню, как затеяли устроить любительский спектакль. Долго искали пьесу, чтоб была небольшая, чтобы было поменьше ролей. Я предложил поставить «Белый ужин» Ростана. И поставили. Великанова играла Коломбину, Едрышев — веселого Пьеро, Федосеев — печального Пьеро, я же — почти бессловесного лакея, подносил вино и говорил: «Шато-икем!» — и прочее в том же роде. Теперь об этом странно вспомнить: 1919 год, гражданская война и «Белый ужин».
В Народном доме был я однажды на концерте. Все это теперь называют самодеятельностью. Один из участников концерта, Рязанцев, читал стихи: «Как дело измены, как совесть тирана, осенняя ночка темна» и «Сакья-муни», а потом на бис. «Ревела буря, ветер выл, — прочел он трагически, сделал паузу и весело добавил: — А дальше я забыл». Все впечатление было испорчено. После концерта, конечно, были танцы. Я только смотрел, танцевать не умел и одет был плохо.
В августе 1919 года я решил уйти из финотдела. Меня приняли на должность запасного учителя в наробраз и зачислили на курсы учителей. Из профсоюза «Всепрофинас», который мы в шутку называли «Все против нас», перешел в профсоюз работников народного образования. На курсах познакомился с декартовской системой координат и с начатками дифференциального исчисления. Один из наших лекторов, Владимир Васильевич Давыдов, произвел на меня самое сильное впечатление. Он окончил Киевскую духовную академию, готовился стать священником, но еще в семинарии утратил всякую веру в бога, стал ярым атеистом. Он читал лекции по истории религии, много рассказывал о том, как стал безбожником, об обмане народа в Киево-Печерской лавре, о так называемых «мощах».
Во дворе курсов был заброшенный огород, где мы находили молодые огурцы и жадно их съедали. На курсах учился мой однофамилец, русский, и я с удивлением узнал, что у них все село Левины.
Но уже приближался конец этой жизни в полусне. Старший брат мой, Володя, был призван в Красную Армию и ушел с пополнением, мы проводили его до окраины, оркестр играл марш.
Однажды остановил меня возле дома худенький паренек моих лет. Его звали Ваня Долгов. Он спросил, почему я не в комсомоле. Я ответил, что не разбираюсь в политике. Он дал мне «Азбуку коммунизма». Как потом я узнал, этим летом почти вся комсомольская организация ушла на фронт.
«Азбука коммунизма» была в то время одной из самых популярных книг. В ней общедоступным образом излагались основные вопросы коммунизма и борьбы за него. Я ее прочел, и она стала для меня открытием.
В кругу нашей семьи, в представлении отца, дядей и тетей, большевики были узурпаторами. Они разогнали Учредительное собрание, которое было всенародно избрано. Почему, спрашивается, власть захватили Советы, если она должна принадлежать Учредительному собранию? Так говорили у нас, так, естественно, думал и я, если только можно сказать в данном случае — «думал».
«Азбука коммунизма» перевернула все мои представления об этом. Я прочел здесь о классовой структуре общества, о классах эксплуататорских и эксплуатируемых, о диктатуре пролетариата, которую воплощают Советы, о том, что представляло собой Учредительное собрание, о том, что оно отказалось утвердить декреты о земле, о мире. Все стало на свои места, и мне стала ясна правота большевиков.
Через несколько дней я наверняка вступил бы в комсомол. Но начались новые события.