М. ГОРЬКИЙ
А. ЛУНАЧАРСКИЙ
В. МАЯКОВСКИЙ
Э. БАГРИЦКИЙ
Ю. ОЛЕША
И. БАБЕЛЬ
Б. ПАСТЕРНАК
Н. АСЕЕВ
А. ПЛАТОНОВ
Ю. ТЫНЯНОВ
С. СЕРГЕЕВ-ЦЕНСКИЙ
А. ТЕЛЕШОВ
В. ГИЛЯРОВСКИЙ
Ф. ШАЛЯПИН
А. ТОЛСТОЙ
И. ЭРЕНБУРГ
А. ДОВЖЕНКО
И. АНДРОНИКОВ
В. ФАВОРСКИЙ
Она уже хотела ехать дальше, но спохватилась, вынула откуда-то мешочек с печеньем и насыпала мне побольше в подставленные руки. И уехала.
Отойдя немного, мы сели и съели печенье и пошли дальше.
Уже под самым Нижнедевицком навстречу нам попалось трое казаков верхом, четвертый ехал на подводе. Впереди на хорошем коне был есаул. Он подъехал вплотную, вгляделся в меня.
— Жид? Комиссар? Куда ведете?
Юрченко ответил.
— Незачем вести. Я его здесь кончу.
Он выхватил шашку, она блеснула над моей головой, я опустил глаза.
— Нельзя, ваше благородие. Я за него отвечаю, приказано доставить.
И Юрченко поднял над моей головой обеими руками свою винтовку, держа ее поперек, как при защите от кавалерийской атаки.
Есаул вдвинул шашку в ножны и вытащил из кобуры наган.
— Все равно застрелю.
Юрченко тотчас же направил на него дуло винтовки.
— Вы его, я — вас. Что же мне, под суд идти? Важный арестант, комиссар. Смотрите, какой пакет при ем.
И он, увидев, что есаул прячет наган в кобуру, вытащил и показал пакет — толстый, с сургучными печатями, тот самый, в котором был мой дневник и мои скудные документы.
Есаул исходил яростью.
— Избить его ты мне не помешаешь.
Он рванул с меня одеяло.
— Пригодится под седло положить.
И сверху, с коня, стал полосовать меня нагайкой по едва прикрытым рваной косовороткой плечам, по спине, по голове. А я был и без шапки, только волосы у меня были густые, как мех, я сильно оброс за последние недели. В конце нагайки, наверно, зашита была пуля. На меня сыпались бешеные обжигающие удары, там, где попадал конец нагайки, мгновенно вспухала шишка.
Последний удар прошелся по голове и лицу, по верхней губе наискось протянулась багровая полоса.
И казаки уехали. Мы пошли дальше.
Немного погодя наступила нервная реакция. Меня трясла такая дрожь, что я не мог идти. Горели кровоподтеки от ударов. Я дрожал и от холода.
Мы сели на холмике возле шляха. Юрченко был мрачен и раздосадован.
— Не говори, что жид, — сказал он мне, — ты на армяшку похож, говори, армянин.
Я глядел на него, переполненный благодарностью. Если б не он, не его защита, уже лежал бы я порубленный или застреленный на этом Старо-Оскольском шляхе, не дожил бы одного дня до восемнадцати лет. Было как раз 17 октября по новому стилю.
Я немного успокоился, мы пошли дальше. Вот уже и городская улица. Мы проходили мимо детского приюта. Я частенько бывал там, не помню уж, как это получилось, рассказывал детям сказки. Несколько мальчиков и девочек постарше высыпали из дома, увидев нас через окно. Они смотрели на меня с ужасом.
— Подите скажите моей маме, что меня привели, — сказал я.
Мы пришли к коменданту города. Юрченко сдал меня и мой пакет, получил расписку. Я бы обнял этого рыжего, хмурого, неразговорчивого, мужественного человека, который был так добр ко мне, защитил, спас меня, рискуя собой. Но арестованному обниматься с конвоиром не полагается. Я попрощался с конвоирами, сказал: «Спасибо за все».
Местный караульный отвел меня в тюрьму при комендатуре. Я вошел в длинную большую пустую камеру. В ней не было ни души. На другой день я узнал, что перед самым моим приходом, накануне, карательный отряд расстрелял всех, кто сидел в тюрьме, и покинул Нижнедевицк, передав свои «дела» местному коменданту. А этим комендантом был назначен хромой родственник самого богатого из Сидоровых — Ивана Ильича. Этого человека я помнил, он был с нами месяц назад в отряде самообороны.