Его заместитель Савва Шевченко оказался человеком совсем иного склада. Квалифицированный рабочий, заводская косточка, начавший свой трудовой путь еще мальчиком, он шумел за троих. Работал он не меньше Трахтера, и они трудились дружно, но Шевченко вспыхивал и кричал поминутно. В нем не было ни капли злости, наоборот, Савва отличался необычайной мягкостью и добротой. Однако каждая мелочь возбуждала его чрезвычайно. Работал он не очень организованно, и план его дня постоянно нарушался, все выбивало Савву из колеи. Но если Трахтер был суховат и застегнут на все пуговицы, к Савве шли все, кто хотел излить душу, пожаловаться, попросить помощи.
Я ходил по заводу, знакомился, расспрашивал. В Керчи пошел на Митридат. Бухта вдавалась глубоко в сушу, в подкову бурой крымской земли, сожженной летним солнцем. Знаменитая фабрика Месаксуди пахла ароматными табаками. На консервную фабрику в мажарах везли помидоры. На Ленинской, бывшей Воронцовской, улице росли софоры, в маленьких магазинах шла то бойкая, то тихая торговля. Я ел пирожные известного всей Керчи кондитера Собакаря, пил бузу, зашел в кофейню, где рыбаки стучали костяшками домино.
Керчь была необычайна. В историко-археологическом музее на Митридате я прикоснулся душой к тысячелетней старине, услышал шаги и голоса сменявших друг друга и смешивающихся народов — скифов и киммерийцев, греков, итальянцев, татар. Но и теперь она была, как Одесса, как Мариуполь, Таганрог, пестрым портовым городом, где жили русские и украинцы, греки, татары, караимы, крымчаки, итальянцы, немцы, болгары, турки. На рынке я купил сладкий испанский лук, брынзу, вяленых рыбцов и алые небольшие удлиненные помидоры «сливки», действительно имеющие форму слив.
Журавлев приехал через неделю. Наш быт круто изменился. Нам предоставили квартиру, в которой прежде жил уехавший отсюда доктор. У каждого из нас появилась отдельная комната, нормально обставленная, кроме того, была общая комната. Журавлев нашел домашнюю работницу, она заботилась о нас, как о детях, готовила завтраки, обеды, ужины, стирала, убирала и в субботу чуть не силой, как бы мы ни устали, заставляла нас принять ванну. Мы знали только одно: работать, — тем более что моя семья осталась в Симферополе, а Журавлев был холост. Нам требовалось лишь аккуратно вносить в общий котел долю своей зарплаты. Немного позже в нашу компанию вошли инженер Любовь Викторовна Яблонская и зав. клубом металлистов Макс Кусильман, ставший затем комсомольским работником. Они приходили к нам обедать.