1939
ТРИ ДНЯ
Три дня длилось Народное собрание во Львове. Западная Украина решала свою судьбу. Полторы тысячи депутатов заполнили алый зал оперного театра. Львовский театр не знал до сих пор такой публики. Женщины в платочках на головах, работницы в ярких одеждах, крестьяне в бараньих кожушках, а рядом с ними — профессора, учителя. Впервые крестьянские лапти и крестьянские сапоги ступали по коврам широких лестниц.
Я знала этих людей в их самые худшие, самые угрюмые дни, в дни угнетения, в дни войны.
Вот молодые девушки. Их уделом было гнуть спины на панских землях, очищать господский лес по пятьдесят копеек за рабочий день, продолжавшийся от рассвета до заката.
Вот женщины, которые плакали когда-то над умирающими без помощи детьми, вот мужчины, перед которыми распахивались широкие тюремные ворота и вход в концентрационный лагерь в Березе-Картуской.
Ковель, Луцк, Дрогобыч, Львов. Куда ни глянь — тяжелые воспоминания прошлого. Пацификация волынских деревень, разрушенные хаты, сожженные хлеба. Львовский, Луцкий округа. Там несколько лет назад первомайские демонстрации расстреливались пулеметными очередями.
Львов. Здесь струилась кровь на мостовых, здесь полиция залпами встречала похороны рабочих, убитых во время забастовки.
Разматывается страшная нить воспоминаний. В деревне на Стыри, которая питалась опилками, древесной корой, безземельные крестьяне годами не могли найти работу. Упорная, неравная борьба! Крестьяне и рабочие с голыми руками шли против пуль, штыков и параграфов закона, заковывавших человека труда в цепи рабства. Земля слез и крови, земля самых кровавых обид, самого страшного гнета. И вот — война… Через деревни, через городки тысячами тронулись беженцы из Польши.
И украинские крестьяне находили для них краюхи хлеба и охапки соломы на ночлег. Да будут благословенны крестьянские хаты, которые дали им убежище, не дали погибнуть от голода множеству людей, лишенных крова, семьи и родины!
Да будут благословенны мозолистые руки украинской крестьянки, которая подавала жаждущим польским беженцам крынку молока и стакан воды!
И когда я смотрела на зал оперного театра, я видела перед собой три фазы истории этой земли: земля под игом капиталистического рабства, земля в хаосе самой страшной войны и, наконец, — свободная земля, сбросившая с себя оковы рабства.
Все эти люди — люди, спасенные от истребления. Они отдают себе в этом отчет, так как каждый из них видел сентябрьские дни. Красная Армия спасла Западную Украину от уничтожения. Немудрено, что когда речь заходит о Красной Армии, зал гремит бурей оваций.
Я смотрела на депутатов, на девушек, женщин, мужчин. Они никогда не имели права голоса, не имели даже права на жизнь.
Теперь это уже свободные люди. Они съехались со всех сторон — от извилистой ленты Буга до Збруча, от болотистых притоков Припяти до Карпат. Впервые подали они свои голоса. Теперь они сами решают свою судьбу, а не кто-то распоряжается их жизнью. Впервые будет так, как хотят они, а не кто-то другой, живущий обманом и угнетением.
Три дня обсуждала Западная Украина свое будущее. Самые основные вопросы обсуждали депутаты. И депутаты решили их, согласно желанию и воле избирателей.
В Западной Украине — советская власть.
Шумит, гремит, содрогается зал. После долгих лет муки, после долгих лет фашистского гнета — советская власть!
Воссоединение Западной Украины с Украиной Советской.
Шумит, гремит, содрогается зал. Наконец-то, после многих лет тайного слушания вестей, идущих с той стороны, после тайных побегов через Збруч — уничтожение границы!
Отбирают у помещиков земли, конфискуют церковные имения, земли крупных чиновников.
Шумит, гремит, содрогается зал. Пришел конец крестьянской нищете. Больше не будет подыхать с голоду крестьянская корова, когда на панском лугу трава по пояс. Больше не станет крестьянка с детьми выплывать в лодке на озеро, чтобы рвать тростник, который на короткую минуту может обмануть голод. Земля — тем, которые на ней работают.
Национализация банков и крупной промышленности.
Шумит, гремит, содрогается зал. Конец безработице, конец забастовкам, локаутам, когда на улицах городов лилась рабочая кровь. Конец обогащению паразитов.
Вот гуцул из заброшенной деревни. Орлиное, прекрасное лицо. Вся обида горной верховины звучит в его голосе, вырывается криком протеста. Устами своего депутата говорит вся гуцульщина, заброшенная, обреченная на нищету, насильственно ассимилируемая.