Когда я приехал в Штаты в 1983 году, все уже было иначе. Госдепартамент молчал, а среди польской диаспоры Нью — Йорка быстро распространился слух, что я кружу по городу в поисках творческого вдохновения, то бишь квартиры и денег. Соотечественники проявили солидарность, предостерегая друг друга, и включили автоответчики.
Что до жалоб по поводу людского равнодушия, то об этом чуть позже. А пока я оказался в американском Закопане, где все складывалось совсем неплохо.
Мне выделили целый домик, тоже вроде хатки жителя Татр. Постель была заправлена, в наличии имелись мебель, правда, сильно смахивающая на антикварную, и полный холодильник. На длинном шесте развевался огромный звездно–полосатый флаг. А на стоянке ровной шеренгой выстроились припаркованные «порше», «мазерати» и «феррари». Все указывало на то, что мне предстоит обучать их владельцев, то есть на своем ломаном английском читать лекции о Достоевском, Кафке либо Чехове.
Немного ободрял меня пример уже упоминавшегося на этих страницах польского консула в Глазго, который прекрасно справлялся со своими обязанностями и без знания английского. Он разработал свою систему: когда в его кабинет вваливался англичанин, консул хранил молчание, только посматривал на посетителя с легкой укоризной. И англичанин либо шотландец начинал тарахтеть и тарахтел добрых минуты три, а если был понаглее, то все четыре. Потом замолкал и вроде чего–то ждал, но консул тоже ждал. Так они и сидели — бывало по–разному: когда минуту, когда и две. Вслед за тем англичанин вставал и выходил. Как с достоинством объяснял в СПАТиФ’е консул: «Будет он еще дурака из меня делать».
У меня ситуация была куда хуже — молчать никак невозможно.
Но здесь мне придал смелости преподававший в университете в Стони Брук Ян Котт, успокоив: если в Польше студентам требуется каких–то полгода, чтобы убедиться, что профессор не совсем идиот, и это можно объяснить уже имеющимся у них опытом — раз — и естественной на берегах Вислы подозрительностью — два, то в Америке ровно наоборот. И подозрение, будто со мной что–то не так, у моих студентов начнет зарождаться не раньше чем через полгода.
Итак, я открыл счет в местном отделении банка «Чейз Манхэттен» и принялся растолковывать проблемы Раскольникова, Йозефа К., а также Ольги, Маши и Ирины внучке Ротшильда, дочке шаха Ирана вкупе с восемнадцатью наследницами гораздо меньших состояний, для разнообразия и из боязни нарушить кодекс политкорректности разбавленных несколькими стипендиатками из Кении, Литвы и Китая. Беннингтонский колледж и без того не принадлежал к числу прогрессивных учебных заведений, таких, как, скажем, очень престижный Джорджтаун[22] в Вашингтоне, где слушатели курса английской литературы избавлены от обязанности читать Шекспира, Мильтона или Чосера, поскольку названная троица, и в особенности автор «Короля Лира», предвзято изображали женские персонажи. Вместо чтения сексистов студентам обеспечен курс лекций по «Истории и теории сексуальности», а также пользующийся огромным успехом семинар «Женщины, революция и средства массовой информации». В еще более престижном Стэнфордском университете в Калифорнии, дабы не прослыть обскурантами, отказались от лекций о европейских поэтах в пользу африканских.
К этим страхам — лишь бы не попасть в разряд отсталых — прибавляются и чувство вины перед индейцами, и чувство вины за всю эту историю с рабством, из–за чего чернокожих американцев, а также иные меньшинства, засыпают разного рода стипендиями, наградами и дополнительными пунктами за происхождение при приеме во все учебные заведения. Одним словом, к ним относятся как к людям несправедливо обиженным и не совсем полноценным — вроде как к польским писателям в Германии. Отмечу — чтобы не было никаких иллюзий на сей счет, — поляков в Америке (проверено на себе) к меньшинствам не относят.
Но, в свою очередь, часть чернокожих американцев таким особым отношением к себе оскорблена и считает его унизительным и расистским.
Все это крайне запутанно и сложно. Некоторое время назад, к примеру, комиссар нью–йоркской полиции совсем потерял голову и официально заявил, что 96 процентов преступлений в Нью — Йорке совершаются цветными. Тут же и белые, и черные обозвали его расистом, хотя он был чистокровным негром.
Отчаянный акт откровенности комиссара полиции бумерангом ударил по белым бездомным в парке. Мой приятель Бизон, прозванный так за длинную, по пояс, бороду и временно проживающий в Томпкинс–сквер–парк, жаловался, что и он, и его ближайшие друзья: Головастик, Блошка и Ясек Пилигрим из Закопане враз превратились в «цветник». И что полиция, ради поправки статистики, чуть ли не каждые два часа арестовывает всю скопом польско–украинскую часть обитателей парка.
22
Речь идет о частном католическом университете в пригороде Вашингтона — Джорджтауне, — одном из лучших в США.