Холмс внимательно взглянул на мисс Коутс, закрывшую глаза платком.
— Дать совет сейчас, мисс Коутс, пока мне известно так мало, я, конечно, не могу. Скажите, а где Мак-Гилл сейчас?
— Он тоже в больнице, у него воспаление легких. Когда он увидел приближающийся траурный поезд, то, не одевшись, выскочил ему навстречу. Удержать его было некому, а его нога еще не поправилась. Он ковылял навстречу саням, его прохватило ветром, и он слег в горячке. Как невеста, я сейчас должна была бы навестить его, но… просто боюсь презрения товарищей отца, да и сама в замешательстве, хотя знаю, что посетить его больше некому. В период похоронных церемоний все это было простительно и объяснимо, а сейчас… как я должна вести себя по отношению к нему, я просто не знаю.
— Мне кажется, что вам все же следует посещать его от времени до времени. Ведь если он не виновен, это непростительно, а если вы все же не будете убеждены в его невиновности, то и тогда сострадание к немощному грехом не является. А отвернуться от него вы сможете по его выздоровлении и тем самым оправдаете себя в глазах товарищей вашего отца и перед своей совестью. Пока, мисс Коутс, я ничего не могу сказать вам определенного. У меня сейчас даже нет вопросов к вам. Они, возможно, возникнут через некоторое время, и тогда я попрошу вас сообщить мне некоторые сведения. Я извещу вас об этом.
После ухода клиентки Холмс предложил мне не откладывая в долгий ящик проехать в Арктический институт. Следует ли говорить, что я охотно принял его предложение, хотя абсолютно не представлял себе, как мой друг будет исследовать обстоятельства дела. Не отправится же он к Шпицбергену на место предполагаемого преступления!
Директор института встретил нас изысканно вежливо, но достаточно холодно. Про себя я отметил, что это, видимо, соответствует низким температурам высоких широт, с которыми приходится иметь дело Арктическому институту.
— Видите ли, мистер Холмс, — сказал он, — я, при всем моем уважении к вам, не нахожусь в уверенности, что ваше вмешательство имеет какую-то целесообразность. Никакой тайны или злонамерения не существует. Вопрос слишком ясен для того, чтобы утруждать вас. Вся причина этих прискорбных событий заключена в недобросовестности фирмы резинотехнических изделий, поставившей прокладки для крышек, предназначенных для банок с керосином. По техническим условиям резина должка обладать морозостойкостью. Фирма же не выполнила этих условий. В результате резина, попав в условия шпицбергенского холода, не обеспечила герметичности сосудов с керосином, и последний улетучивался, оставляя банки, которых так ждали участники экспедиции, неполными или же совершенно пустыми. Мы намерены предъявить иск этой фирме. Известие же о том, что за расследование взялся Холмс, вызовет весьма нежелательные для нас слухи и подозрения. Вы знаете наших газетчиков.
Холмс вежливо обратил внимание директора на то, что он действует по желанию дочери покойного.
— Что же касается слухов и газетчиков, то, я полагаю, от вас зависит сообщить или не сообщить о моем интересе к этому делу.
Директор несколько смягчился.
— Хорошо. Память нашего друга Коутса и желание его дочери, конечно, заставляют меня пойти навстречу вашим желаниям. Вы ведь, наверное, не очень осведомлены об условиях полярных экспедиций?
Холмс улыбнулся:
— Только по газетным сообщениям вашего института, а также по роману Жюля Верна «Путешествие капитана Гаттераса». Между прочим, и о центре земли я имею смутное представление, ограниченное сведениями из другого произведения этого же славного романиста.
— Превосходно! Ну, тогда к делу, мистер Холмс. Я сейчас представлю вам возможность ознакомиться с последними записями покойного: его дневником. Отвечу на интересующие вас вопросы. Если желаете, познакомлю вас с капитаном судна экспедиции, который вскоре должен прибыть ко мне.
Он открыл сейф и достал оттуда клеенчатую тетрадь.
— Вот и изучайте пока, я оставлю вас на некоторое время.
Мы с Холмсом сели за стол и погрузились в чтение дневника несчастного полярника.
Вся картина недавней трагедии развернулась перед нами в этих скупых, но последовательных записях. В них не было почти никаких эмоций, но настойчивое: «…опять нехватка керосина», «…несколько банок пустых», «…лишь три банки полные, а в остальных осталось лишь на дне…». Мы представляли себе, как Коутс и его товарищи, изможденные и обмороженные, брели к своей базе, теряя силы и надежды. На последней странице было написано: «Будь счастлива, дочь моя. Твой покойный отец».
Директор института вошел, сопровождаемый плотным мужчиной в морской форме.
— Вот капитан Спрэг, мистер Холмс. Если у вас есть к нему вопросы, то, я думаю, он не уклонится сообщить вам то, что вас интересует.
Открытый взгляд сурового моряка располагал к нему.
— Вы разрешите мне, капитан, — обратился Холмс, — ознакомиться с вашим судовым журналом и теми записями, которые имеют отношение к экспедиции?
— Пожалуйста, если это вас интересует, — ответил моряк. — Только ведь это навигационный журнал, и из него вы узнаете лишь о том, как проходил рейс по доставке экспедиции на Шпицберген и обратно.
Директор достал из сейфа требуемый документ. Посмотрев его, Холмс опять обратился к моряку:
— Как я вижу, капитан, вы торопились с выходом в море?
— Да, ожидался шторм, который мог нас задержать. Я сообщил об этом Коутсу, и он ускорил приготовления. Шторма нам не удалось избежать, но встретились с ним мы сравнительно безболезненно. Мы скоро вышли из него.
— Во время шторма вы пользовались услугами участников экспедиции?
— Нет, сэр, им было предложено не выходить на палубу, в этом не было необходимости.
— У вас постоянный экипаж?
— Да, сэр. Это все испытанные моряки, привыкшие к плаваниям в высоких широтах. Нам недоставало в этом рейсе лишь Боба Картера: он заболел и его пришлось оставить на берегу.
— Значит, экипаж был не в полном комплекте?
— Нет, сэр, в полном: на этот раз мне пришлось взять в порту безработного матроса. Не могу сказать, чтобы он был хорошей заменой Бобу, но мы обошлись.