И тем трогательнее выглядела постоянная тревога Вениамина Петровича за судьбу сослуживцев, их близких, родных. Если, не дай бог, кто-то умирал, он непременно являлся на похороны. В газетах первым делом искал некрологи и, отпросившись с работы, спешил на панихиды совершенно незнакомых людей, где убивался и рыдал так, что его принимали за близкого родственника покойного. И никто не знал, что чужое горе оборачивалось для него жгучей радостью. Ведь после каждого промывания соленой слезой жемчужина делалась больше и свет испускала ярче.
Когда левый глаз практически перестал видеть, Вениамин Петрович решил — пора.
Он пришел к ювелиру, развязал глаз и царственно опустил голову на стол:
«Сколько дадите?» Старенький ювелир долго причмокивал и наконец сказал:
— В жизни не видел ничего подобного. У вас здесь не меньше десяти тысяч.
Поздравляю!
Вениамин Петрович вышел из ювелирной мастерской, ощущая себя начинающим миллионером.
— А что ж это я иду как простой смертный? Да еще с повязкой? Не ворованное.
Все честным путем. — Бунькин сорвал с головы черную тряпку и, размахивая ею, остановил такси.
— Большой проспект! — сказал он и, взяв из пачки шофера сигарету, закурил.
Когда подъехали к дому, на счетчике было рубль десять.
— Извини, друг, мелочи нет! А с этой штуки у тебя сдачи не будет, — захохотал Вениамин Петрович, сверкнув на шофера левым глазом. Тут даже таксист не нашелся что ответить. Он вцепился в руль, и пока Бунькин поднимался по лестнице, в его честь гудел гудок машины.
С утра в учреждении Вениамина Петровича никакой работы не было. Огромная очередь выстроилась смотреть на богатство Бунькина.
И все разговоры были о том, как все-таки везет некоторым.
Целыми днями ходил теперь Вениамин Петрович со своей жемчужиной, рассказывал, показывал ее при дневном свете и для сравнения — при электрическом. Его угощали, приглашали в гости, показывали друзьям и родственникам. Он стал душой общества. Бунькин сам поражался, но каждая его шутка вызывала дружный заливистый смех. Естественно, он ни за что не расплачивался, говорил: «Потом отдам сразу» — и шире открывал левый глаз, откуда струился невиданный свет. В магазине испуганные продавцы отпускали товары в кредит, стоило ему лишь сверкнуть на них глазом. Он стал нравиться женщинам. Да! И молодым тоже. Они находили его неотразимым, похожим на какого-то киноартиста. А некоторые так прямо и называли его за глаза Бельмондо.
Но Вениамин Петрович был начеку и никому не отдавал свою руку, сердце и глаз.
Жить стало интересно. Одно, правда, беспокоило Бунькина — второй глаз. В нем абсолютно ничего не было. Белок, зрачок, и все. То есть глаз пропадал ни за грош!
Вениамин Петрович стал чаще гулять. Особенно в ветреную погоду. Ночью. Когда никого не было рядом. Он выбирал закоулки позапущеннее, бережно прикрывал левый глаз, широко открывал правый, но ничего путного не попадалось. Дома он пристально разглядывал правый глаз в зеркале — пусто. Ощущение было такое, будто грабят средь бела дня, а ты ничего не можешь поделать.
Но вот однажды, когда погода была такая, что хороший хозяин собаку не выгонит, Вениамин Петрович оделся потеплее и, с третьей попытки распахнув дверь, вылетел на улицу. Его закружило, понесло, обо что-то ударило, ткнуло в урну. Обхватив ее руками, Бунькин дождался, когда ветер немного затих, приподнялся на ноги, и, цепляясь за стену, добрался до дома. В правом глазу что-то приятно беспокоило.
Взлетев на третий этаж, он ворвался в квартиру, бросился к зеркалу и замер. В правом глазу, в самом уголке, что-то сверкнуло! Сомнений быть не могло — там начала созревать новая жемчужина.
Вторая жемчужина росла так же, как и первая. Скоро Бунькин почти ничего не видел. Его все время сопровождали какие-то заботливые люди. Они водили его гулять, усаживали есть, укладывали спать, на ночь читали курс иностранных валют.
И настал день, когда Вениамин Петрович понял, что теперь принадлежит к избранному кругу очень богатых людей. Понял он это потому, что окончательно перестал видеть. Значит, вторая жемчужина достигла наконец нормальной величины.
Дальше тянуть не было смысла — пора начинать новую жизнь.
— Есть последняя модель «Жигулей». Цвет коррида.
— Это как выглядит? — спрашивал Вениамин Петрович.
— Ну, полная коррида. Бычья кровь. Внутри полное стерео.
— Это самая дорогая модель?
— Да.
— Беру!
Кто-то предложил Бунькину дачу на берегу моря:
— Двухэтажная. Гараж. Огромный участок. И под окном море-океан синее.
— Синее? Это в каком смысле? На что похоже?
— Ну, как небо, только жидкое. С утра до вечера прибой — шшш.
— «Шшш». Это хорошо! — Вениамин Петрович улыбался. — «Шшш». Это то, что надо.
Ему позвонили:
— Есть женщина немыслимой красоты, и пока что ничья. Берете?
— А какая она из себя?
— Фигура немыслимая. Непонятно, откуда что растет. Ноги стройнющие!
— Большие?
— Большие. Бюст. Два бедра. Глаза — изумруды, волосы…
— Изумруды? Большие?
— Огромные!
— Беру!
Осталась только формальность: отоварить жемчужины.
Вениамин Петрович, естественно, лег на операцию не к кому-нибудь, а к самому лучшему специалисту и просил об одном: черт с ним, со зрением, главное не повредить жемчужины.
Через два часа сложнейшая операция кончилась. Бунькину вручили небольшую коробочку. Там на черном бархате грелись в свете люстры два роскошных чуда природы. И Вениамин Петрович их видел двумя глазами.
— Одну пущу на расходы, а вторую — на черный день. — Бунькин ласково погладил жемчужины.
Друзья на машине домчали его до мастерской старенького ювелира, но она не работала, оказалось, старичок накануне скончался. Тогда со смехом и криками помчались к магазину «Покупка драгоценностей у населения».
Вениамин Петрович распахнул дверь, выложил на прилавок свое сокровище и сказал:
«Примите, пожалуйста, у населения!» Приемщик с коробочкой ушел в заднее помещение и минут через десять вернулся, но уже с милиционером.
— Извините, — сказал он, — это фальшивые жемчужины. Очень ловкая, но подделка.
— Какая подделка? — У Бунькина потемнело в глазах. — Вы соображаете, что несете? Позовите директора!
— Забирайте свои финтифлюшки, гражданин, и уходите, пока не арестовали, — сказал милиционер, мысленно сверяя бледный фас Бунькина с профилями разыскиваемых преступников. Но Бунькин ни на кого не был похож. Даже на себя.
Вениамин Петрович выбрался на улицу и, прислонившись к стене, зарыдал никому не нужными теперь слезами. Бунькин с ужасом смотрел на слепящее, мокрое от его слез солнце, влажное небо, бестолково спешащих людей и ясно понимал: жизнь кончена.
Ежедневно Вы не поверите: вот уже несколько лет во мне царит какое-то приподнятое настроение.
На работе ежедневно тружусь с огромным удовольствием, переходящим в полное удовлетворение к концу месяца.
Во время обеденного перерыва питаюсь с огромной радостью в новой столовой, где все способствует выделению желудочного сока, вплоть до еды. Которую ем с таким подъемом, с таким энтузиазмом, что до сих пор не пойму, что, собственно, все эти годы ем.
Дома… Дома просто плачу от радости, когда с чувством выполненного долга, едва переступив порог, попадаю в объятия жены и подрастающего поколения, которому дал путевку в жизнь, а живем вместе.