Так говорили представители финского народа на сейме 1877 — 1878 г. Высказались они вполне ясно и определенно и комментировать их заявлений надобности не представляется.
Те же мысли высказывала и печать Финляндии. «Россия может оказаться вынужденной вооруженной силой разрешать разнообразные столкновения, не имеющие ничего общего с интересами Финляндии», и в таких случаях, — писали тогда финляндцы, — не справедливо посылать их умирать в далекую Армению или Хиву. Финляндия, — продолжали они, — не обязана к безграничной солидарности с Россией, не обязана принимать активного участия во всех войнах Империи; «прискорбно созывать молодежь сражаться для безызвестных ей целей и против врагов, враждебность которых ей неизвестна». Иначе говоря, все в Финляндии стояли за полную обособленность своих войск и своих политических интересов.
Для всех очевидно, что собственными своими войсками финляндцы не в состоянии защитить Великого Княжества. Вместе с русскими в походы они идти не желали. Для чего-же, в таком случае, Финляндия заводила в 1878 г. свои войска? Для того, чтобы определеннее размежеваться с Россией. Свои войска нужны были этой окраине, как известный атрибут ее «государственности». Сеймовые депутаты не раз указывали на это обстоятельство, как на мотив, побуждающий их принять устав о воинской повинности. «С введением этого закона (т. е. устава), говорил, напр., Монтгомери, «молодое финское государство вступило бы в новый фазис своего развития». «В число наций мы приведены силой оружия и сохранить это положение без вооруженной силы — немыслимо. Национальная защита дала бы нам также нравственную поддержку» (Линделев). «Один финский гвардейский батальон не мог вселить в нацию необходимого для ее политического существования доверия к собственной силе. Так как наша страна образует особое государство, имеет особую конституцию и собственные законы, то мы обязаны «поставить и впредь содержать особую армию» (Гадолин). «Чтобы иметь возможность отстаивать свое положение, как государства, Финляндия неизбежно должна иметь свои средства защиты» (Антель). «Что мы прежде всего должны сделать, так это заложить прочный краеугольный камень нашего государственного устройства... создав возможно сильное и пригодное средство защиты» (Лагерборг и Н. Норденшельд). «Я с удовольствием прочел предложение сейму рассмотреть проект (устава), усматривая в нем большой шаг в политической жизни Финляндии от неопределенного к определенному» (Б. Шауман). «Безоружность — заслоняющая тень вокруг прав финского государства...» «Отсутствие национальной защиты есть явный недостаток наших учреждений». «Я не думаю, чтобы к тому, которого, хотя бы только по недоброжелательству, можно назвать безоружным и покровительствуемым, будут относиться с таким же уважением, как если бы он был вооруженным союзником». (Л. Мехелин). «Теперь, с передачей устава о воинской повинности (говорил депутат Ятинен), нам предлагается случай к основанию нашего национального существования». «Предоставляя стране возможность получить свою хорошую военную силу, тем самым признают, что подчиненное политическое положение, в каком страна до сих пор находилась, представляется возможным прекратить» (генерал-лейтенант Альфтан).
Итак, на сейме 1877 — 1878 гг., да и вообще за все время, начиная с шестидесятых годов, финляндцы заботились «заложить прочный краеугольный камень» нового своего государства. Они сами, следовательно, сознавали, что фундамент их государственной постройки не достаточно прочен. И действительно, вся их новая государственная затее нуждалась в серьезных подпорках и скрепах...
Весь «финляндский вопрос» и вся смута последних лет, кончившаяся убийством финляндского генерал-губернатора, {генерал-адъютанта Н. И. Бобрикова, исходят из разности воззрений русских и финляндцев на политическое положение Великого Княжества в составе Российской Империи.
Русские (не все, конечно) признают Финляндию за провинцию или окраину с широкой автономией, дарованной великодушным соизволением Всероссийского Монарха; финляндцы, напротив, видят в ней «государство», состоящее в унии с Россией.