Император Александр I, говоря о сохранении краю прав и привилегий, очевидно, понимал под ними «веками сложившийся в этом крае порядок», особый уклад жизни финского народа, всю совокупность особенностей Финляндии, коими она резко отличалась от России и т. п. Все это Государь желал сохранить покоренному населению, вместе с теми коренными законами, на которых основывался этот порядок, т. е. с законами, «кои стране сей свойственны», как говорилось в указе Комиссии Финляндских дел от 18 окт. 1809 г. Законы оставлялись краю «в том виде, как они существуют и действуют». На финляндской же территории шведские государственные законы после 1809 г. не могли, конечно, действовать и применяться в полном их объеме, ибо Финляндия не представляла изсебя нечто целое, или самостоятельное, она даже во время шведского владычества была только частью шведского государства. Финляндия никогда не имела не только государственной, но даже провинциальной автономии. Все, что ей дано и что за нею признается есть своего рода homerule, земская автономия.
Либеральное отношение России к внутреннему самоуправлению финляндцев представляет единственное в своем роде явление в истории великих держав, — если не считать незначительных Нормандских островов, — и финляндцы должны были бы это ценить. Финляндии дано было настолько широкое внутреннее управление, что с течением времени руководители местной политики впали в соблазн истолковать его, как новое государственное положение Великого Княжества. Для этого в их распоряжении оказались некоторые подходящие данные, которыми они не замедлили воспользоваться. Но вся совокупность исторических условий и юридических норм не позволяют нам признать Финляндию за новое государство.
Император Александр I хотел осчастливить «конституцией» не только маленькую Финляндию, по и великую Россию. Но желать и иметь намерение — не значит еще дать, или осуществить. Он говорил о «loi fondamental», о «votre constitution», об «existence politique» и т. п. Но во всем этом приходится видеть не более, как следы мечтаний молодости, первые порывы неискушенного еще опытом жизни воспитанника Лагарпа. Кроме того, надо помнить, что Император Александр I понимал конституцию весьма своеобразно. В г. Борго он дал сейму лишь совещательный голос, а польская конституция нарушалась, как только она показалась стеснительной для авторитета его власти. Он увлекался конституцией и даже республиканским режимом, но когда от слов нужно было перейти к делу и ограничить свою власть, в нем пробуждался самодержец, который крайне не одобрительно относился ко всем, кто протягивал свои руки к его правам. Император Александр I начал конституционными мечтаниями, но кончил тем, что «в законе и жизни» остался верным историческому принципу безусловного самодержавия. Все известные брожения и колебания Александра I привели одного нашего профессора недавно к такому выводу: «Дав конституцию финляндцам только в принципе, Император Александр I и сохранил ее за ними только в принципе». Обещания были высказаны в общих неопределенных выражениях и финляндцам потребовалось не мало труда, чтобы сложить из них что-либо похожее на конституцию и комментировать их в пользу задуманной ими «государственности», так как исторических свидетельств, разрушающих их политическую легенду немало.
Член боргоского сейма, барон Маннергейм, признал, что в Борго «полного сеймового решения, требуемого конституционными формами, не было подписано... Существенной стороной сейма было торжественное обещание Государя сохранить законы страны, права и привилегии, а также учреждение собственного управления, совершенно обособленного от русского... Оставалась надежда, что на будущих сеймах удастся организовать и укрепить конституцию Финляндии». Гр. Г. М. Армфельт и Ребиндер, стоявшие в Петербурге на страже финляндских интересов, пользовались подходящими случаями, но предложить земским чинам конституцию все же не удавалось. В 1819 г. Ребиндер, составив проект «государственной организации и управления» Финляндии, не добился, однако, его утверждения. Поэтому финляндским ученым оставалось признать факт, что Император «утвердил религию, права собственности и привилегии, но это нечто совершенно иное, чем признание Финляндии особым государством». Так они и делали вначале.