Император Александр I предвидел, что союз с Наполеоном не мог быть прочен и скоро ему предстояло ополчиться против мирового завоевателя, поэтому он, видимо, желал умиротворения покоренной Финляндии и в этих видах одарил край всякими льготами. Кроме того Державный Покоритель финляндской окраины хотел, чтобы жители «благословляли Провидение, создавшее новый порядок». В этом причина дарования им такого внутреннего устройства, которое представляло «несравненно более выгод», «нежели сколько они имели, быв под обладанием Швеции». Всеми этими мерами Государь, очевидно, рассчитывал расположить финляндцев к России и создать из них новых верных подданных.
Но каждое дело имеет свою оборотную сторону. Прежде всего, едва ли история дала достаточное число доказательств, позволяющих сделать вывод о существовании политической благодарности народов. Политическая признательность если и существует, то в весьма ограниченных дозах и как редкое исключение, а потому строить единственно на ней государственное объединение вновь завоеванной окраины с центром Империи едва ли было правильно. Для прочности государственной и политической связи нужны еще другие скрепы и средства. Прежде всего — общегосударственные учреждения, подобные тем, кои объединяли Швецию и Финляндию в одно политическое целое, а затем — установление общегосударственного языка, школы, работающей в интересах метрополии, печати, расположенной к новому соединению и т. п. Но обо всем этом своевременно не позаботились и не взяли в свои руки ни школы, ни печати, ни части администрации, потому что все устраивали тогда в крае крайне теоретично и с забвением первейших интересов России. Создалось такое положение, что нигде в крае не было ни русского глаза, ни нашего контроля. В эту совершенно неизвестную нам среду введено было одно только русское лицо — генерал-губернатор. Но что он мог знать о степени расположения к русскому правительству местного населения, и что ему могло быть известно о том направлении, в котором работали школа, печать, суд и администрация? Почти ничего, потому что начальник края «шагу не мог ступить без переводчика», как заявил в двадцатых годах гр. А. А. Закревский. Во всем и вся финляндцы сами оценивали себя и рекомендовались нашему правительству. На все в этой окраине мы вынуждены были смотреть через финляндские очки, так как Государю дела докладывал министр статс-секретарь из финляндских уроженцев, генерал-губернатору — финляндец, стоявший во главе его канцелярии, а военному министру (впоследствии) — генерал, избранный также из финляндцев и т. д. Мало того; в шестидесятых годах, т. е. именно в то время, когда финляндцы особенно добивались свободы печати, их представители выхлопотали установление правила, в силу которого цензуру русских статей о Финляндии, предназначенных для русских изданий, держали в финляндском статс-секретариате!
Имея перед собой эту совершенно невероятную картину, русский человек должен остановиться перед ней в серьезном раздумье. Создалось такое, например, положение, что во время неудачной для нас войны, неприятелю, ворвавшемуся в Финляндию, достаточно было бы только сместить генерал-губернатора, чтобы вся область представила из себя совершенно независимую от России часть, так как все остальное управление в Великом Княжестве находилось в руках финляндцев и край решительно ничем не был бы связан с Россией. Финляндцы духовно продолжали тяготеть к Швеции, куда влекла их школа, печать, церковь и администрация... Для духовного воздействия на население и для распространения русских правительственных воззрений на Финляндской окраине не было заведено русского органа печати и не имелось сколько-нибудь влиятельных лиц, не говоря уже о правительственной партии, которая могла бы поддерживать русское дело.
Таким образом очевидно, что в наших отношениях к Финляндии были сделаны значительные упущения. Нельзя было предоставить новую окраину исключительно самой себе, не связав ее прочными духовными и материальными, политическими и административными узами с Россией. Только люди, увлекавшиеся красивыми фразами, могли находить, что «наитеснейшим образом Финляндия сблизится с Россией, когда окраина возможно прочнее установит у себя конституционную монархию, не имеющую ничего общего с Империей, кроме Великого Князя».