По словам многих лиц, Керенский очень близко принимал к сердцу судьбу арестованной царской семьи и старался «делать что мог» для ее облегчения. Говорили также, что императрица после свидания с ним отзывалась о нем с хорошим чувством; насколько это верно, я не знаю40.
Его зять, полковник Барановский, рассказывал своим сослуживцам по Ставке, передавшим впоследствии это мне, как однажды, в поезде, будучи уже во главе «правительства», Керенский «как исступленный» бегал по коридору вагона, «хватал себя за голову и в неописанной тревоге выкрикивал: «Нет! их убьют! их убьют! их надо спасти во что бы то ни стало!»
Его возбуждение было на этот раз совершенно искренним, представляться по обычаю не было надобности ни перед кем, так как в вагоне, кроме Барановского и его, никого не было.
Такое отношение, конечно, являлось логическим последствием того более близкого соприкосновения с государем, которое было даровано Керенскому в назидание судьбой.
Не только его, но и других, еще более предвзято относившихся людей благородство души государя заставляло отдавать ему должное и считать себя глубоко виноватыми перед Ним…
Я в этот день был снова дежурным при Его императорском Величестве. Государь сейчас же после чая направился, как и до отречения, в штаб, к генералу Алексееву. Сопровождал я один; дворцового коменданта на этот раз не было.
За те несколько шагов, которые приходилось сделать от губернаторского дома до помещения генерал-квартирмейстерской части, я успел только спросить у государя, нет ли известий из Царского Села, и Его Величество ответил, что, к сожалению, пока нет, но что он все же надеется получить, так как уже и сам послал телеграмму.
Кажется, государю удалось вечером все же сказать императрице несколько слов по телефону, соединявшему губернаторский дом с Александровским дворцом. А может быть, это было только наше предположение, запомнившееся лишь из разговоров с товарищами по свите, так как государь не любил разговаривать по телефону и пользовался им лишь в исключительных случаях, а в те дни он знал, что его разговор будет подслушан другими…
Его Величество, встреченный генералом Алексеевым на площадке лестницы, как всегда, прошел к нему, а я остался в соседнем помещении, ожидая обратного выхода.
Ко мне подошли некоторые из более знакомых молодых офицеров штаба и, вероятно, понимая мое состояние, с чуткой сердечностью стали расспрашивать о событиях последних дней.
Видимо, и для них – для этих, с которыми я говорил, – весть об отречении, далеко не такая внезапная и ошеломляющая, как для меня, была не менее мрачной, чреватой тяжелыми последствиями, и я сразу почувствовал к ним доверие и признательность.
Вообще ни радости, ни ликования или какого-либо удовлетворения при мне высказано не было как в тот день, так и потом, во время дальнейшего пребывания Его Величества в Ставке.
Только изредка я мог чувствовать на себе довольно ясно выраженное ироническое злорадство немногих генералов. «Кончилось ваше царство, – говорили их лица, но все же не слова, – теперь пришел наш черед!»
Не помню, кто из говоривших молодых офицеров отвел меня в сторону и озабоченно, как мне показалось, даже сочувственно сказал: «Знаете что, здесь, в Ставке, царит сильное возбуждение против Фредерикса и Воейкова, в особенности против Воейкова – его считают виновником всего, и мы опасаемся, чтобы дело не кончилось для него очень и очень скверно; посоветуйте ему возможно скорее уехать из Могилева, а то будет поздно, и его не спасет даже присутствие государя, а только вызовет излишнее раздражение здешней толпы против Его Величества. Во всяком случае, арест его уже предрешен…»
При этих словах государь вышел от Алексеева и, зайдя на несколько минут в губернаторский дом, сел затем вместе с графом Фредериксом в автомобиль, и мы направились на вокзал для встречи прибывающей императрицы Марии Федоровны.
Я как дежурный ехал на автомобиле вместе с Воейковым.
Вспоминаю, как я волновался за него и как мне было тяжело передавать ему то, что я только что слышал.
Но мое предупреждение его могло спасти и оберечь моего государя от многого излишнего и тяжелого, и после некоторых колебаний, уже на середине дороги, я начал:
– Владимир Николаевич, только что в штабе люди, видимо, искренно беспокоящиеся за вашу судьбу, просили меня предупредить вас, что решено вас арестовать, и посоветовать вам возможно скорее уехать из Ставки. Действительно, может быть, это будет и лучше: ведь, арестованный, какую пользу принесете вы государю? Я знаю, Его Величество заступится за вас, но вы видите, что творится? Вам Алексеев ничего не намекал?