У генералов дрожат эполеты —
От страха? от смеха? — никак не понять.
Фыркают франты: «Совдепы! Комбеды!
Разнузданная солдатня!»
Девчонке нет дела, базарит газеты
Налево, направо… Смешная, постой!
Ты прочитай и пойми, что декреты,
Эти декреты — для нас с тобой.
Отец — на войне, задыхаясь от газа,
Мать — на табачной, чахоткой дыша,
Слышат твою равнодушную фразу
И за газеты приняться спешат.
Читая, подумают оба, что станет
Их дочка наркомом страны трудовой…
Пойми же, девчонка, пойми же, смешная,
Что эти декреты для нас с тобой.
1917
Грани грядущего
Америка, Индия, Афганистан,
Лондон и Токио, Мельбурн и Рим,
через Антанты распухший стан
руки протягиваем вам,
горбом и мозолями говорим:
— Кули, жнецы, гончары, кочегары,
каменщики, углекопы, ткачи,
соединяйтесь, товарищи!
На север!
На зарево звездных пожаров
идите!
Из пламени гнева восставших масс
пылающие головни
берите.
Они,
разгораясь,
и там, и у вас
зажгут непроглядные заросли зла,
жажду наживы выжгут до тла…
В пепел —
нужды и насилия цепи!
Рынки рабов безработных —
в пепел!
Храмов и тюрем решетки —
в прах!
Крах
нефтяным королям и банкирам,
папам и пасторам — страшный суд!
Только трудящиеся живут,
только рабочий владеет миром!
Литейщик тогда для себя и для всех
выплавит легкий и звонкий смех;
с песней веселою каждый ткач
радости выткет яркий кумач;
каменщиков непрерывные смены
заложат фундамент
и стройные стены,
перекликаясь, взведут…
Товарищ! Войди в небывалый строй,
где солнцем горит над зеленой землей
свободный и радостный труд.
1918
Холодный уголь раскален
Глотала шахта черным ртом
И в черную влекла утробу,
Но, скорчившись внизу, никто
Не отбивал ни гнев, ни злобу
Под черным угольным пластом.
Глотала шахта черным ртом.
С ослепшей лошадью вдвоем
Мы молча подавали уголь,
И каждый думал о своем —
О травах росных, о подруге, —
Но оба мы в гробу живем
С ослепшей лошадью вдвоем.
Проглоченный, никто из нас
Ни гневен, ни озлоблен не был…
Но знал ли кто-нибудь из вас,
Как тяжело без звезд и неба
Пробыть в утробе лишний час?
Об этом знал ли кто из вас?
А в штольнях были? А в забой
На смертную ползли работу?
По черному пласту киркой
Стучать до кровяного поту
И ждать — вот-вот над головой
Качнется гибелью забой!..
Но говорят — какая боль! —
Что мы — изменники, слепая…
Шахтовладельцы и король
О лишнем часе мало знают…
Шахтовладельцы и король
На нас с тобой не заодно ль?
Им лишний час пробыть легко
Под одеялом на кровати…
А камни острые торчком
В кровати если? А сгорбатясь
Лежать под черным потолком,
Почти задавленным, легко?
И лишний час дышать углем,
Быть лишний час в золе зарытым…
А ну, ослепшая, тряхнем, —
Пусть брызнет гнев из-под копыта,
Пусть злоба каменным углем
Нависнет и над королем!
В забоях сердца рвется газ…
Слепая, слышишь рев и грохот?
Мы бросили в гробу работы,
И в шахты вновь на лишний час
Никто не спустится из нас, —
В забоях сердца рвется газ.
И черный уголь раскален…
В холодном угле — злое пламя.
Пускай забойщик окружен
Неумолимыми врагами
Со всех сторон, со всех сторон, —
Ведь черный уголь раскален?
Да! уголь в сердце раскален
До бури, до огня, до жизни.
Ударит час — и со знамен
Огонь неудержимый брызнет, —
И вспыхнет шахта красным ртом
Над черным угольным пластом.
1926
Николай Кузнецов
Ленинец
Каждый раз, когда вечер алый
Уходит уснуть за город,
Он приходит домой усталый
От гудящих электромоторов.
За день усталость грузом
Засела в его плечах,
А он в синей рабочей блузе
Садится за том Ильича.
На бульварах электроточки,
Дамы, духи, наряды,
А он по дорожкам строчек
Бродит упорным взглядом
Жизнь не раз разразится громом
И не раз еще бурей вспенится,
Но от слов дорогих и знакомых
Закаляется сердце ленинца.
Стол залит электрическим светом,
В углах притаились тени,
И беседуют чуть не до рассвета
Он и Ленин.
Радиобашня
В синеву на полтораста метров,
Откуда видны далекие пашни,
До туч, гоняемых ветром,
Выросла радиобашня.
Сжималось кольцо блокады,
Когда наши рабочие плечи
Поднимали эту громаду
Над Замоскворечьем.
Не беда, что она немного
Эйфелевой башни ниже,
Все же тучи, воздушной дорогой
Пробегая, ей голову лижут…