— Алексей Иванов! — раздавался голос из другой комнаты.
Тщедушный мужичонко, из себя на сморчок похожий, вышел из толпы и нерешительно направился к дверям в комнату, где сидел чиновник. На пороге он перекрестился и поклонился чиновнику.
— С тебя следует пять рублей восемьдесят копеек… Принес?..
— Ва…ва…ше васкобродие, со всем моим, пытому завсегда… Только, господи!.. Вот те бог!..
— Ежели к завтрашнему дню не будет, корову продам… Слышишь?..
— Ваше привосходительство!.. не погубите!..
И сирый мужичонко так-таки и повалился в ноги.
— Ну, ступай, ступай! — сердито заговорил чиновник. — С меня тоже спрашивают… Даю еще льготы день; чтобы в воскресенье были деньги.
Пот градом катился с Алексея Иванова, и он, ровно бы полуумный, вышел из комнаты чиновника… Глаза блуждали, волосы растрепались…
— Ай благ?.. — шёпотом спросил его кто-то. Но мужичонко не отвечал… Он только отчаянно мотнул рукой.
— Тимофей Кравчин! — снова раздался голос чиновника.
Из толпы вышел коренастый, здоровый мужик с умными, бойкими глазами.
— С тебя следует девять рублей пятьдесят две копейки… Принес?..
— Нет, не принес! — отвечал просто, но с достоинством, Кравчин.
Чиновник поднял глаза и вскричал: I
— Что-о-о?
— Не принес, мол, докладываю, васкобродие… потому нету… Сами понимаете… Хлебушка нет, не то что недоимку платить…
— Ежели ты не принесешь в воскресенье, всё у тебя в доме продам!
— Воля ваша, васкобродие, только ежели разорите нас теперь, ка́к на другой год платить станем?..
В толпе, стоявшей в первой комнате, раздавался ропот одобрения за такую речь. Но на лице у одного старика выразился страх и он шепнул:
— Кабы Тимофея не засадили. Эка отчаянный!..
— Заседатель! — крикнул чиновник, — взять его в темную!..
— Как будет угодно вашей милости… Только разорительно!..
— Вон!.. не то в кандалы… упорство!.. беррегись! — раздался голос из той комнаты.
Тимофей Кравчин прошел через толпу и только проговорил:
Сами, братцы, видите… Кабы миром!..
— А за мир, — опять заметил старик, — солдат нагоняют… Секуция пойдет!..
— Афанасий Потелов! — опять раздался крик…
Из толпы выделился небольшой, рыжеватый мужик… Вся его фигура представляла что-то комичное. Глаза его как-то озабоченно моргали, и всё лицо его, такое дряблое и полноватое, словно передергивало… Он, прежде чем идти к чиновнику, повернулся к толпе и, будто смеясь, сказал:
— То-то братцы… Ах ты, чтоб те!..
Потом снова ступил шаг и снова остановился и, переминаясь на месте, ровно курица, что дерет клювом мочалку, как-то топорщился и жался…
— Афанасий Потелов!..
— Яу! — ответил вдруг так необыкновенно весело Потелов, что в толпе засмеялись…
— Эх, чудной Фанасий… Чать, со страху!..
— С тебя приходится три рубля… Принес?..
Но Афанасий не подавал голоса, а только кланялся, улыбался и моргал глазами.
— Аль оглох?.. Принес?..
— Дети… васкобла…присходительство… Семеро…
— А как звать?..
— Звать-то…
Тут мужик вовсе растерялся и не мог припомнить, как звать детей…
— Семеро?
— Как же… семеро! Господь бог сподобил… Васкоблагородие… семеро… Теперича Петр… Фома… — И мужик стал по пальцам считать, припоминая детей…
— Да ты деньги когда ж?..
Опять Афанасий лишился голоса.
— Чтобы к завтрему!
— Деньги-то?.. Василий… Маланья о благовещении родилась… Господи!..
— Ежели к завтрему не принесешь, всё продам!..
— Нечего… нечего, васкобродие! — вдруг как-то весело сказал Потелов.
— Полушубок продам…
Мужик недоверчиво посмотрел на чиновника… Его светлые глазки усиленно моргали. Он что-то хотел сказать, да ровно в горле у него что-то поперхнулось. Весь придавленный, он будто еще принизился, опустился… Он поглядел на свой полушубок, снова заморгал глазами и быстро стал его снимать.
— Да ты погоди. Коли в воскресенье не принесешь, тогда снимем… Теперь ступай!..
Мужик поспешно вышел из комнаты, взойдя в толпу, громко повторял: «Неужто полушубка решиться?.. Господи!.. что ж это будет? Таперича без полушубка?..» И вдруг, как стоял у дверного косяка, так и зарыдал, словно бы ребенок малый.