Через неделю я уже уехал на «стаечной» паре из города В… в свою волость… Выехал я на ночь и часу в первом ночи приехал в волостное правление. Навстречу выбежал сонный заседатель, и когда я вошел и попросил лошадей, то он мне ответил: сию минуту, — но когда узнал, что я учитель, то попросту сказал:
— Подожди, милый человек, до утрень… Куды теперь ехать… Вишь, на дворе мороз… Сосни… Ты из духовного звания?..
— Нет, дворянин.
— Так вы, значит, из чиновников будете?.. Верно, рюмочка полюбилась, что в учителя пошел?..
Я было замялся, но заседатель, желая меня ободрить, ласково потрепал по плечу и заметил:
— Ничего… этто не грех… блуд — грех, а водка не грех…
И затем сонный мужик ушел в другую комнату, пожелав мне доброй ночи…
Громкий разговор в соседней комнате на следующее утро разбудил меня. Слышались голоса:
— Как же это тепереча будет, Максим Фанасич? Должон я ее бить или не должон?..
— Бить не моги; зачем бить, веди ее к нам, наше дело ее бить.
— Нешто правление ее хозяин… Пытому она не смей супротив меня… Я ей онамнясь и говорю: ты Маланья, куды, говорю, ходила? В баню. Ладно. А зачим, говорю, солдата с тобой видели? Рубаху ему чинила. Кады?.. А тады… Я ее в ухо. Она меня… Хучь и не гораз, а съездила… Ну, и решите, Максим Фанасич, должон я ее бить или не должон…
Пока шли толки, я оделся и вошел в волостное правление… Там уже было человек с десять мужиков… Меж ними шли вполголоса разговоры, из которых ясно доносились слова: «Рупь сорок плати… Чем? Однова ездили в город, украли лошадь… Три рубля… Бедность — хлебушка ни…» — и т. п.
Жирный голова разбирал жалобу, а я тем временем подошел к заседателю, попросил лошадей, и меня скоро отправили дальше…
Дорога всё шла лесом… Мороз стоял сильный. Ямщик то и дело похлопывал руками и подгонял лошадей… На мои вопросы он отвечал неохотно. Должно полагать, неразговорчивый человек…
— Ты женат?
— Женат… Фью… Нннно… Ленивая…
— Как живется?
— Как?.. Известно как… А ты из дальних?..
— Из Питера…
— Земляки были. Сказывали, страсть-город. И по всему-то городу харчевни и музыка…
Вот снова село… Снова дали пару лошадей… Так я ехал до вечера на паре… Ночь всю ехал, на одной… Один ямщик попался разговорчивый. Всё рассказывал про Ганьку-разбойника, на днях попавшегося за убийство десяти человек в неделю и теперь сидевшего в остроге…
Под эти рассказы я заснул. Меня разбудил голос:
— Барин, слышь вставай… Вот и Чеярково!..
Я огляделся, — мы подъезжали к большому селу, черневшему среди снежной равнины. Ямщик мой лихо подкатил к волостному правлению, и я вошел в большую комнату, где сидели голова, заседатель и два писаря… У дверей стояло несколько просителей…
Я подошел к волостному голове и, поклонившись ему, сказал, что я прислан сюда учителем.
Толстый, матерой мужик, с дряблым лицом, с большой, седой бородой, подал мне руку и сказал:
— Ты из каких будешь?..
— Из дворян…
— Тек… А бумага при тебе есть?..
— Есть…
И я подал ему бумагу. Он посмотрел на нее, повертел и, будто не желая читать (а он читать не умел), обратился к писарю и сказал:
— Нукось, Фанасий, валяй…
И когда чтец дошел до моего чина и звания, то голова переглянулся с заседателем и после взглянул на меня не особенно доброжелательно.
— У нас всё были духовные студенты… Ну, а теперь Иван Лексеич бывший вучитель вот на священницкое место вышел в Борисове… Хватеру у дьякона имели… Как вы-то жить будете?.. Чай, в непривычку в деревни-то, — заметил, снисходительно улыбаясь, голова, глядя на меня… — Одначе обживешься… Будь знаком… Антипка, проводи вучителя к дьякону…
Но дьякон сам вошел в комнату и тоже дивился, узнав о моем чине.
— Вы из каких будете?.. Православный?
— Православный…
— Какже… «вич»… На «вич» все поляки…
— Я не поляк…
— Мм… Оно, конечно, случается…
И дьякон уж слишком недоброжелательно взглянул на меня.
Словом, с первой же минуты мои дворянские руки и мой чин возбудили в аристократии села большие подозрения и недоброжелательства.
2Я отыскал себе квартиру в самой середине села, у богатого мужика Семелькина. Самого не было дома, а сдал мне комнату его старший сын — умный с виду парень, лет двадцати пяти, бывший часто в Питере, а потому ходивший в высоких сапогах, жилетке и плисовых штанах…