с другом, и Луна с таким упорством старался оттянуть момент, когда Волк очухается, хотя тот давно уже набрался выше крыши, что это наводило на мысль: Луна решил сделать его соучастником чего-то постыдного, бутылка была наполовину почата, пили они чистый спирт, которым обрабатывают раны и от которого кровь гудит, распирая вены, чувства переполняли их, ими владело уже неистовое сладострастие, они не касались друг друга и смотрели вниз, словно животные, что замерли перед случкой, другие все спят, они сидят друг против друга на гамаке Волка, куда заявился Луна, сбросив башмаки, штаны у него расстегнуты, одна вонючая босая нога нервно дергается, другая свесилась в темноту, расхристанные, обалдевшие, они выдыхают друг на друга облака удушающих спиртовых испарений, слюна брызжет, взгляды блуждают, они различают висящие во тьме хрупкие образы, от которых исходит удивительное свечение и которые тут же меркнут, стоит лишь шевельнуться, у собутыльников в глазах двоится, троится, а потом вдруг кажется, что оба они единое целое, расстояние меж ними страшно уменьшилось на гамаке, который покачивается на шарнирах под их двигающимися телами, и они могли бы на него повалиться, обнявшись, вцепившись друг в друга и кусаясь, пока один не уступит, отдавшись другому, но Луна как раз решил за этим следить и направлять сбивчивые мысли Волка в нужную сторону, он замечает, что у Волка в расстегнутых штанах стоит колом и взгляд его устремлен вниз, словно перед ним возникла галлюцинация, на его собственный хуй, который вот-вот подскочит, готовый уже, чтобы ему поклонялись, однако Луна не обращает на это внимания, скрывая эрекцию и зажимая хрен между ног, он снова протягивает бутылку, едва не выбивая у Волка зубы, говорит: «Лакай, башка, пососи из холодного горлышка, согреешься!» — И он понимает, что этот заход должен быть последним, поскольку с новым глотком тот уже выходит из себя, он видит, что Волк готов наброситься на него, сдернув рубашку, и швырнуть плашмя, чтобы пройтись как следует по спине, готов схватить любой валяющийся обрезок кожи, соорудив хлыст, и Луна должен поторопить события, поскольку опасается также, что Волк поднимется на дыбы, заартачившись, и повалится затем без сознания, а ему надо еще столько всего вбить в голову, и он говорит: «Ну что, горлышко-то, небось, заледенело? А у меня есть для тебя такое теплое, с каемочкой, и то так приятно сосать, из него льется нектар просто божественный!» — «Вот мразь! — кричит Волк. — Ты хочешь подсунуть мне свою кочерыжку, да?!» — И вдруг отворачивается, словно заметил что-то во тьме, Луна спрашивает: «Видишь? Вон там бабища с толстыми титьками, трясет ими, чтобы хуй встал. Разглядел? А теперь расставила ноги, показывая пиздень, и машет нам, чтобы ее отделали. Смотри, какая горячая, мокрая, здоровенная, мы можем ей заправить оба одновременно и напихать по самые гланды, давай!» Волк слез с гамака и шагнул в темноту, но Луна показывает ему в другую сторону, толкая к проходу, в котором висят мешки, он вытащил из кармана нож, и Волк, пошатываясь, испугался, подумал, что Луна хочет перерезать кому-нибудь из детей глотку, чтобы одарить его свежей волшебной дырочкой, Луна останавливается, оборачивается и говорит Волку: «Ну, где твой хуй? Доставай, покажи его мне, покажи, какой он у тебя огромный!» — И Волк сразу же вываливает свою дубину, уже надутую и всю в пене, Луна говорит ему: «Вместо того, чтоб нестись по накатанной, не желаешь ли ты отведать чего-то более сладостного и порабощающего, оживляющего все твои чувства? Слушай, ты бы мог сменить лошадей, принявшись за воздержание особого рода, начав усердно трудиться одними только устами, тогда млеко твое забрызжет не из плоти, а из души, точнее, из душевного твоего члена… Подойди же к мешочку, понюхай, почувствуй, как кабан чувствует в земле трюфель, и подчинись, открой рот и трудись над тем, что войдет в него, ласкай, заглатывай, поглощай, поклоняйся этому и не останавливайся, пока оно не забрызжет, пока не затопит тебя, пока тебя не перепачкает, не засеет, не оплодотворит, не поразит молнией, не сотрет всю память и не сделает навсегда из тебя преданного самоотверженного раба, настойчиво множащего это млеко!» Ребенок узнал звук шагов и тот шепот Луны, каким он обычно просил запустить ему в рот с еще пущим старанием, ребенок сразу же повернулся, чтобы высунуть навстречу свой член, но услышал, как кто-то незнакомый икнул и недовольно зарычал, и ребенок застыл, изогнувшись, замер от страха, по привычке чувствуя возбуждение, ткань мешка, где был шов, зашуршала, и детский член, ударившись о небритый подбородок, в надежде на удовольствие, принялся тыкаться в плотно сжатые губы. Волк взревел и со всего маху оттолкнул мешок в сторону, схватил Луну за шиворот: «Так вот, что ты хотел пихнуть мне в рожу! Сучий ты потрох! Этого вонючего моллюска?! Да я тебя сейчас порешу!» Но Луна стоял разомлевший, ему было не страшно, он зашел уже слишком далеко, моллюск сразу же спрятался в свою раковинку, а Луна, припав к мешку, к опустевшей дырке, начал выдыхать внутрь весь свой жар, чтобы тот появился опять, и, оторвавшись от мешка только на миг, Луна шепчет Волку: «Я тебе покажу, сейчас сам все поймешь!» Перед Волком вдруг предстает умиротворяющее видение: вместо выпрастывающегося наружу розоватого комочка плоти, потихоньку растущего, взбухающего, когда Луна вбирает его губами, он видит бабочку, пытающуюся выбраться из кокона и расправить крылышки, Волк поражен, он подходит поближе к Луне, у которого рот уже полон, и говорит ему: «Ты что же, жрешь бабочек, да? Этим ты занимаешься?» Луна поводит языком, разжимает рот и выпускает детский член, лоснящийся от слюны, говорит Волку: «Я научу тебя кормиться бабочками!» — И он высовывает язык, чтобы лизнуть член, демонстрируя, как это делается, щекочет языком нежную каемку, косясь на то, как член вздрагивает, покачивается: «Можешь попробовать сам! — говорит Луна Волку. — Посмотрим, чей язык проворнее, сможешь ли ты украсть у меня мою бабочку, сможешь ли согреть ее и довести до того, чтобы она залетела не ко мне, а к тебе в рот! Что ж, дарю тебе возможность испытать свои силы!» Языки Луны и Волка касаются друг друга, облизывая, вылизывая подскакивающий детский член, который ждет, когда же Луна подставит рот, чтобы в него вытечь, но Луна мешкает, он упивается терпким пьяным жаром, исходящим изо рта Волка, их лица совсем близко, он пристально за всем наблюдает, тогда как глаза Волка закрыты и он всякий раз слегка отстраняется, когда член вздрагивает, боясь, как бы на заглотить его целиком, в то же время мешая Луне, и вдруг Волк начинает двигаться с яростью, словно обезумев, ему кажется, он целует несуразный кусок плоти так, как не целовал никогда никого, Луна, опустив взгляд, замечает, что хуй у Волка торчит из штанов наружу, дергается, из него на рубашку льются потоки горячей спермы, Волк хлопает ребенка по заду, чтобы мальчик в свой черед тоже кончил, два перепачканных рта соревнуются меж собой, и Луна, улыбаясь, глядит на прекрасное лицо Волка, по-прежнему мрачное, отчужденное, но теперь спокойное, безмятежное. Ему кажется, он различает на белом лбу извилистую вену, она вздувается, лопается.