Еще о старых журналах. В них печатались Пушкин, Тютчев, Толстой, Достоевский, Тургенев. Но это были вершины. Средний же уровень старых толстых журналов был низок. Они в этом уступали и «Современным запискам», и «Новому журналу», и «Возрождению».
Некрасов, Катков не были хорошими редакторами. В доказательство необыкновенной критической проницательности Некрасова указывают совершенно серьезно на его письмо к молодому Толстому, который за подписью Л,Н. прислал ему «Детство»: «Не могу сказать решительно, но мне кажется, что в авторе (рукописи) есть талант. Если в дальнейших частях побольше живости и движения, то это будет хороший роман!» Правда, в следующем письме Некрасов добавил: «Могу сказать положительно, что у автора есть талант». Все жe прислан был ему подлинный шедевр (в русской литературе только Лермонтов и Толстой начали с шедевров). Такой ответ редакторов едва ли свидетельствует о большой критической проницательности. Многое сходное можно было бы сообщить и о Каткове. Плохо составлялись журналы и в техническом отношении. Так, в одном номере «Русского вестника» мне попались две экономические статьи, из которых одна, неподписанная и скучнейшая «О подушной подати», занимает 66 страниц. Маколей уверял, что «каждый журнал должен заключать в себе некоторое количество простого балласта, не имеющего никакой цены, но занимающего место». Катков, как и Некрасов, этим сомнительным советом несколько злоупотреблял. Каких только романов и повестей он не печатал рядом с Толстым и Достоевским, часто впереди их! Кажется, он не очень уважал своих читателей. Следовал изречению одного своего современника, Панина: «Все, батенька, делается в сем свете Божьей премудростью и человеческой глупостью».
Самое же тягостное чтение в старых журналах — это полемика, страстная, резкая, иногда просто грубая и переходящая в брань. Ненавидевшие друг друга люда давно умерли, то, что их разделяло, теперь совершенно нам чуждо; иногда даже не поймешь, кто они, в чем дело, на что тут намекают, чем возмущаются...
Я однажды о таком споре читал в ниццском баре «Каресса». У входа в этот бар (на главной улице города) висит надпись: «Анж Грасси, французский волонтер, был повешен на этом месте 7 июля 1944 года. Его тело было здесь выставлено. Он казнен за то, что сопротивлялся гитлеровским насильникам». Люди, жившие тогда в Ницце, говорили мне, что видели казнь собственными глазами. Теперь имя повешенного забыто, а на месте, где это было, люди пьют перно.
Иначе и быть не может.