Она изроет могилы и городам и народу. Россия должна выдержать сильную борьбу, а эта борьба требует и небывалой доселе меры. Двинемся сотнями тысяч, вооружимся чем можем. Двинемся быстро в тыл неприятеля, составим дружины конные, будем везде тревожить Наполеона, отрежем его от Европы и покажем Европе, что Россия восстает за Россию!" В пылу рвения душевного раздался и мой голос, я воскликнул: "Ад должно отражать адом. Я видел однажды младенца, который улыбался при блеске молнии и при раскатах грома, но то был младенец. Мы не младенцы: мы видим, мы понимаем опасность, мы должны противоборствовать опасности". Среди общего безмолвия пламенела моя речь. И меня час от часу более вдвигали в залу собрания, где по обеим сторонам стола, накрытого зеленым сукном, сидело более семидесяти чиновных вельмож в лентах. Сжатый отовсюду, я принужден был остановиться за стульями к стене посреди заднего ряда. Не прерывая слов моих, или, лучше сказать, увлекаясь душою, я предлагал различные меры ко внутренней безопасности и к обороне Отечества. Наконец сказал: "Мы не должны ужасаться, Москва будет сдана". Едва вырвалось из уст моих это роковое слово, некоторые из вельмож и превосходительных привстали.
Одни кричали: "Кто вам это сказал?" Другие спрашивали: "Почему вы это знаете?" Не смущаясь духом, я продолжал: "Милостивые государи! Во-первых, от Немана до Москвы нет ни природной, ни искусственной обороны, достаточной к остановлению сильного неприятеля.
Во-вторых, из всех отечественных летописей наших явствует, что Москва привыкла страдать за Россию, В-третьих (и дай бог, чтоб сбылись мои слова), сдача Москвы будет спасением России и Европы".
Речь мою, продолжавшуюся около часа с различными пояснениями, требуемыми различными лицами, прервал вход графа Ростопчина. Все оборотились к нему.
Высвободясь из осады, я поспешил к московскому градоначальнику. Указывая на залу Купеческого собрания, граф сказал: "Оттуда польются к нам миллионы, а наше дело выставить ополчение и не щадить себя".
После мгновенного совещания положено было выставить в ратники десятого.
СОВЕЩАНИЕ В ЗАЛЕ КУПЕЧЕСКОГО СОБРАНИЯ
Между тем в зале Купеческой по отпетии молебствия готовились к пожертвованиям. Государь начал речь, и с первым словом слезы брызнули из очей его. Жалостью сердечной закипели души русского купечества. Казалось, что в каждом гражданине воскрес дух Минина. Гремел общий голос: "Государь!
Возьми все-и имущество и жизнь нашу!" Вслед за удалявшимся государем летели те же клики и души ревностных граждан.
ВХОД ГОСУДАРЯ В ЗАЛУ ДВОРЯНСКОГО СОБРАНИЯ
Слезы блистали еще на глазах государя, когда он вошел в залу Дворянского собрания «…»
При выходе государя Петр Степанович Валуев схватил меня за руку и сказал:
"Пойдем, Сергей Николаевич! Я представлю вас государю".-"Ваше высокопревосходительство!-отвечал я,-теперь не до меня". Не этим словом вырвав руку, я опрометью бросился с крыльца. Предчувствуя, что до моего приезда долетят рассказы стоустой молвы в семейство мое, я поспешил домой.
Сбылось мое предчувствие. Застаю бедную жену мою в страдании и в горьких слезах. Некоторые из услужливых моих знакомых настращали ее, что мне за отважные мои возгласы в собрании не миновать беды. "Молись богу, мой друг!-сказал я плачущей жене моей,- знаю, что меня позовут, а потому на всякий случай заготовь белый жилет и белую косынку. Когда потребуют, то поеду во фраке. Чужой губернский мундир насмешил и меня и знакомых моих".
Неизъяснима была душевная пытка жены моей. Куда ни бросалась она для какой-нибудь отрадной вести, везде убеждали ее ждать участи своей и укрепляться верою: так напугал голос мой, раздавшийся в собрании Дворянском по одному порыву душевному.
ПЕРЕЛЕТ ДВУХ СТОЛЕТИЙ ОТ 1612 ДО 1812 ГОДА
Остановимся здесь и-можно остановиться: два столетия совершили дивный ход.
Совершили, или лучше сказать, одно столетие перешло в другое с достопамятными событиями своими, хотя и не в таком исполинском объеме.
Отчего это? Кроме солнца и области небесной, кроме земель незаселенных, в России возникла новая Россия с иными нравами, обычаями, мнениями и действием мыслей. Отчего же и в новой России обращались к старинной России, отчего 1812 года вызывали тени Минина и Пожарского? Отчего вместе с ними вызывали и заветную речь русскую?
В мире духовном бог и слово возносятся на одной чреде. Слово скрепило союз вещественной вселенной; слово, слитое с мыслью, образовало общество человеческое. Слово жизни, слово задушевное, сберегло 1612 года бытие России, где бури грозные со всех сторон расшатывали заветное древо, укорененное родным словом в недрах почвы отечественной. "Аще корня не будет, то к чему древу прилепиться?" - так говорили предки наши и летели к Москве и в Москву к поддержанию древа жизни русского Отечества.
Нашествие 1812 года встретило в России Европу. И так не внешнее оружие изменило мысль, что Россия не в Москве. За несколько лет до нашествия громкие раздавались рукоплескания на берегах Невы, когда в трагедии Крюковского не князь Пожарский, но сочинитель, сказал:
"Россия не в Москве, она в сердцах сынов…" "Но думаете ли вы, что величие города заключается в груде камней и зданий?
То есть в памятниках бездушных и безгласных?"(Тацит. (Прим. автора.)) В причудливых изворотах тщеславного света и в вихре суетливости некогда сердцу высказываться сердцу; некогда вдруг и, так сказать, налетом вдохнуть в себя жизнь, исторгнутую из души призраками холодного быта светского.
ПЕРВОЕ СВИДАНИЕ С ГРАФОМ Ф. В. РОСТОПЧИНЫМ 19 ИЮЛЯ 1812 ГОДА
Между тем часу в одиннадцатом возвращаюсь с прогулки. Жена моя почти без памяти сидела на софе. Увидя меня, она вскричала: "От графа Ростопчина приехал ординарец!" "Я ожидал этого; а ты молись богу и вели подать мне косынку и белый жилет". Переодевшись, поспешил я к графу, находившемуся тогда в Москве, а не на даче. С графом был только адъютант его Обресков.
Подбежав ко мне, граф сказал: "Забудем прошедшее, теперь дело идет о судьбе Отечества" (С декабря 1809 до этого времени мы были в личной размолвке с графом. (Прим. автора.)).
ВОЗЛОЖЕНИЕ ОСОБЕННЫХ ПРЕПОРУЧЕНИИ НА СОЧИНИТЕЛЯ "ЗАПИСОК"
Взяв со стола бумагу и орден, граф продолжал: "Государь жалует вас кавалером четвертой степени Владимира за любовь вашу к Отечеству, доказанную сочинениями и деяниями вашими. Так изображено в рескрипте за собственноручною подписью государя императора. Вот рескрипт и орден".
Адъютант бросился улаживать в петлице орден, а граф прибавил: "Поздравляю вас кавалером". С этим словом поцеловал он меня и продолжал: "Священным именем государя императора развязываю вам язык на все полезное для Отечества, а руки на триста тысяч экстраординарной суммы. Государь возлагает на вас особенные поручения, по которым будете совещаться со мною".