— Так лучше? — спрашивает он вдруг громко и ровно, как то неуместно для этого момента.
И приказывает:
— Теперь поцелуй меня.
Она приподнимает бровь, наблюдая за его действиями и за тем, как реагирует на это её собственное тело.
И вдруг остро усмехается:
— Можешь... почесать мне лопатку?
На мгновение его лицо становится озадаченным, а затем озаряется незлобной, неожиданно обаятельной улыбкой, и по округе разносится его звучный раскатистый смех.
— Учти, этим ты не собьёшь мне настрой, милая, — он отпускает её волосы и ведёт рукой вниз, поглаживая тонкую кожу, а заодно стягивая с Изиды остатки блузы. — Здесь?
— Мм, чуть ниже, дорогой...
Отчего-то у Изиды перехватывает дыхание, замирает её, казалось бы, давно атрофированное, чёрное сердце. И это сбивает с толку.
— Ты ужасно уродливый, — усмехается, скорее, чтобы отвлечься и прийти в себя.
Он скользит пальцами ниже, как она и просила.
И смотрит на неё пристально, и во взгляде его, отчего то, перестаёт отражаться пламя.
— В мужчине важна сила, честь и разум. Привыкнешь.
— Ну, с честью ты перегнул.
И она, почувствовав, что что-то меняется, с усмешкой поддаётся ближе и целует его, всё-таки прокусывая язык до крови. На прощание.
Хотя, может быть, она его и не убьёт...
Сразу.
***
Ира распахивает глаза, замечает перед собой мужчину и вскрикивает.
— Что? Что такое?!
— Я думал, ты уже готова, — ухмыляется он в волосы своей невесты и до сладкой боли сжимает пальцы на её бедре. Чтобы после подмять её под себя, чувствуя, как собственное тело наливается жаром...
— А? — и следующее «а» протягивается хлёстким стоном, которого Ира от себя уж точно не ожидает, а потому распахивает успевшие закрыться от страха веки.
Мужчина, желающий её, необыкновенный, словно из фильма, а у неё прекрасное, стройное тело, это...
— Это сон, это сон, я поняла! — облегчение снова сменяется стоном. — Да хороший какой!
Глава 2. Бараньи потроха
Изида ощущает себя в другом месте: на мягкой кровати в тепле и тишине. Лицо режет ухмылка, но она тут же стирается, стоит прислушаться к себе — ей всё ещё жарко, дыхание сбивчивое, не отступила эфемерная, призрачная близость другого человека, урода, лучше сказать, всё ещё горят будто бы следы от его губ и рук, и...
— Чёрт, — бросает она, открывая глаза. — Он задержал ритуал! Баран! Я не хотела этого чувствовать!
Она оглядывается в поисках своего мага-недоучки, предвкушая, как задаст ему не хилую трёпку и хмурится, не ожидая оказаться в столь странной обстановке.
Какая-то небольшая комната с окном. Горит странный светильник, свет исходит будто не от пламени свечи, слишком резкий и белый. Стены розовые в цветочек — что это вообще такое? На столе какой-то камень, флакончики и много-много чего-то серебристого, цветастого, что притягивает взгляд.
Сорокино гнездо...
Она приподнимается и понимает, что сделать ей это так тяжело, будто на грудь уселся какой-нибудь демон, удушающий спящих. Присосаться решил, пока она уязвима?
Изида готовится рявкнуть, бросает взгляд на грудь и замирает, стиснув зубы, чувствуя, как тело наливается яростью.
В этот момент до неё доносится чей-то храп, что становится последней каплей.
— В чьё тело ты меня затащил, сукин ты сын! — повышает она голос и пытается встать вслед за ним.
Получается это не с первой попытки, потому что она весит, как грёбаный слон и выглядит соответственно.
— Баранья требуха... — шепчет Изида и срывается на поиски того, кто оказалась ей эту медвежью услугу.
Уж она ему скажет «спасибо».
Но в соседней комнате находится лишь незнакомец, спящий на диване.
Он обнимает тонкий мягкий плед, из-под которого торчит волосатая нога в носке. Из дыры в нём виднеется большой палец.
Русые волосы кажутся сальными. Молодое лицо портит нездоровые тени под глазами и морщинки, которых, пожалуй, ещё не должно было быть.
А в самом помещении витает слабая, но навязчивая вонь старой обуви.
Он что-то ворчит во сне, потревоженный скрипом открывшейся двери и разваливается так, что лицо оказывается вжатым в серую подушку, а нога с рукой падают на пол.
Изида открывает рот и поднимает верхнюю губу от отвращения, а затем переворачивает его и срывает с постели за грудки, тряся так, будто он — соломенное пугало.
— Как ты смеешь спать, смерд, когда здесь твоя госпожа? Где это баранье дерьмо? Маг.
Он распахивает и округляет глаза и даже не предпринимает попыток высвободиться из её хватки.