Проходит час, второй. От планов на будущее своих земель, Изида переходит к этому чудаковатому миру, где она находится до сих пор. Который так и не успела понять и полюбить. И где есть...
— Вода из крана.
Почти что с жалостью, несвойственной ей, Изида глядит на горячую воду и на то, как пенится какое-то средство с клубникой и мятой.
Пусть правила этого мира кажутся ей смешными, абсолютно чуждыми и не подходящими, но в двух вещах здесь знают толк — это раковины и еда.
Мысль это ей приходит уже в ванне, когда с волос стекает пенная душистая вода.
Еда здесь сравнима с вином, с зельем, что позволяет забыться и обволакивает теплом, отстраняя от реального мира тех, кому в нём живётся несладко.
— Зелье для слабаков, тьфу! — она морщится и вспоминает про своё знакомство с Каруилом. Там были эти, как их... ватрушки. — А я, может, ещё и успею. Бараниха, что ж раньше-то не подумала, где твоя голова...
Она поднимается спешно, с трудом, но вызывает себе такси, снова надевает то, в чём нужно заснуть, а сверху шубку, которую ей подарила Маринка.
Поездка проходит более ли менее, таксист только всю дорогу рассказывает, как он в девяностых землях, как она поняла, всё пытался бизнес открыть.
— И в итоге стали мы унитазы продавать, о, сударыня, там столько всего было, это целый мир, сантехники-то.
Изида кивает важно.
— Да, я у себя тоже хочу этим заняться.
Так она ещё и узнаёт о каких-то лошадиных ставках, заводе кирпича, где на самом деле гнали самогон, врагов народа ещё.
— Кто они? — Изида настораживается.
— Шпионы. Тайные агенты. Они повсюду следят за нами. Американцы.
Он ей подмигивает, Изида снова веско кивает:
— Рубить надо.
Так они и доезжают. Она уже нигде не застревает, мужик даже бросает вслед:
— Хорошая ты женщина, Идка! Ещё звони, проси именно Андрея, слышишь? Я с ветерком катать буду.
Но ей некогда время разбазаривать, она бежит к ларьку, который уже, поди, закрыт.
— Эй! Старушка, мне нужна срочно ватрушка! Напоследок... Ухожу я, — стучит в закрытое окно, — в другой мир.
Та выходит почти сразу же, низенькая, в шапочке, из-под которой видны кудряшки, дутая куртка.
Смотрит на Изиду так, словно собирается ей что-то высказать, а затем до женщины доходит смысл сказанного...
Или, как она думает, смысл.
И женщина всплёскивает руками.
— Господи, Ирочка! Пропала, подвела меня в тот раз, я и не звонила поэтому... А ты болеешь? — она хватает её за руки и оглядывает. — Мамочки родная, похудела как! Нет, ты выглядишь неплохо, молодец, держись! Но... Ах... Ох, милая. Что ж это так. Ты ещё так молода... Вот, поди, и на работе не появлялась поэтому? А Кирилл, слышала что? Бизнес его прогорел. А он возьми, да новый открыл. Здесь же, — указывает она рукой на здание, где находился его прошлый офис. — А ты, что тут?
— Ах, мне захотелось в последний раз, — Изида сдерживается, чтобы не добавить привычное «овца», — отведать ватрушек твоих. Ухожу, возвращаюсь, так сказать, туда, где моё место. Продашь мне? Не боишься американцев?
— Не боюсь, всё это пропаганда! — отмахивается она и спешно возвращается за прилавок. — Продам! Не продам! Так тебя угощу, — накладывает она в пакет выпечку. — Как под заказ вот остались твои любимые. И сколько ты... — она сглатывает, от неловкости медлит. — Сколько тебе... осталось?
Изида хвалится, не сдержав эмоций:
— Уже ночью отойду, бараньи потрошка!
Женщина, протягивая ей пакет, замирает и округляет глаза.
— Так скоро... И как ты? Как справляешься с этим?
— Рада, что наконец избавлюсь от этого мороза, баранов кругом! Жаль только, у меня ватрушек не будет и крана.
Та слушает её и кивает. И забрасывает в пакет ещё и рогалик с маком.
— Свежий, в обед привезли. Один остался, — всхлипывает она. — Держи.
— Да что ты плачешь, умираешь скоро что ль, старая? Перестань! Будь сильной! — Изида ухмыляется, кивает и уходит, доставая по пути телефон, чтобы снова вызвать машину.
Женщина смотрит ей вслед и кивает, думая о том, что не это ли показатель силы и мудрости? Верно, она ещё не там, за гранью, она может ещё пожить, и уже поэтому не стоит унывать... Тем более когда та, кто уже уходит, способна радоваться и — она всхлипывает и утирает слёзы — есть ватрушки.
И «старушка» тайком, мелко и быстро, перекрещивает «Ирочку» в спину...
Кирилл Михайлович случайно задевает Изиду плечом, из-за чего телефон вылетает у неё из рук и тонет в сугробе.
— Ира? — останавливается он, статный, с гордой осанкой, в белом пальто и с тёмными волосами, в которых блестит снег. — Рад видеть.