— А, ну, выйди из квартиры! Где орден? — Ире даже становится смешно, будто грача отпугивает от тазика с комбикормом.
Григорьевич останавливается на полпути от комнаты с погромом и оборачивается к Ире, улыбаясь чуть удивлённо.
— Помнишь, да?
— Да о чём?
— Что меня награждали. Не ожидал, не ожидал, что помнишь, приятно. Там, конечно, не прям чтобы орден, но...
Ира, на нервах, смеётся, уперев руки в колени.
— Ой, да я со всем этим уже русский язык стала забывать. Ордер! Ордера у тебя нет, чего врываешься! У меня ни трупов, ни водки, ничего! И жизнь... сломана...
Он прочищает горло, прячет неловкость за строгостью и недовольством, и упирает руки в бока.
— Поэтому на старух набрасываешься? И не надо, — грозит пальцем, — говорить, что соседка твоя из ума выжила! Девчонки, Светлана и Викуля... то есть, Виктория, всё подтвердили. Что происходит? Ты... обращалась к врачу?
— Что подтвердили?
Ира выходит на лестничную клетку.
И стучит в дверь соседки, которая, если честно, давно уже её достала.
— Что ещё, кто? — отзывается та сразу же, будто всё это время и стояла у двери.
— Да кто это может быть, старая? Чем я тебя обидела, а? Давай поговорим, что человека дёргаешь уважаемого, с, — она усмехается, — орденами.
— Не буду я тебе открывать больше, ты меня ударить хотела! Всё не дождёшься, пока умру! А я пожить ещё хочу, Ирочка, — в голосе старухи звучат слёзы.
Григорьевич стоит позади Ирины и осуждающе цокает языком.
— Да что это за жизнь, — плаксивый голос старухи оказывается созвучен с мыслями, накатившими на Ирочку. — Ты ж только и делаешь, что за соседями подглядываешь и слухи распускаешь. Про нас с Серёжей, например! Да я каждый раз, когда с работы домой возвращалась, словно проходила врата Ада — мимо цербера. Ты и сама не живёшь и другим мешаешь!
Старуха, в глазок разглядев участкового, смело выходит к ним.
— Мешаю? Да что я такого делала? Я пыталась поговорить, поучаствовать в чём-то, подсобить чем. А вы все шарахаетесь только, как от чумы! Рядом же живём, соседи, что семья! Ай, — машет она рукой, и звучит всё так горько, что и Григорьевичу становится слегка не по себе.
— Так, дамы, — вмешивается он, — что делать будем?
— А если бы она твою жену жирухой обзывала, она бы терпела? Я ж её знаю... — оборачивается Ира на Григорьевича.
Он снова цокает языком, но уже задумчиво.
— Но не повод же это, чтобы руку поднимать на человека, Ира. Давайте так, если ещё от кого то из вас поступит жалоба, — он бросает взгляд на старуху и повторяет: — да-да, от кого-то из вас. То я приму меры. Уже не уговорите и обещаниями не отделаетесь!
Старуха обиженно поджимает губы и собирается скрыться за дверью, что-то недовольно ворча себе под нос.
А участковый уточняет у Ирочки:
— Точно не умер никто?
Она даже улыбается, веселит её всё же Грач, уютный такой, родной.
— Да тебе чего, ты ж даже не из убойного? Никто не умер, это мне сегодня кошмар приснился... А что касается тебя, старая, — бросает вслед соседки, — то я с тобой общаться больше не хочу. Выдумала — семья. Раз семья, значит, травить можно? Света с Викой, значит, туда же? Вот и дружите. Живите жизнь — а от меня от... Я к твоей двери больше не подойду.
— Вот и договорились, — хмыкает старуха, — тем более девочки ко мне зайдут ещё. Я и им всё это передам.
— Тебя только могила исправит! — не выдерживает Ира. — Григорьевич, жене привет передавай!
Он кивает, отвечает на чей-то звонок и уходит.
Ира понимает, что её решение избавиться от людей, которые тянут на дно, о которых она даже не вспоминала в Эзенгарде — блажь.
В смысле, бабка так и не исправится, не прислушается, конечно, не выпрямишь человека скрюченного на старости лет. Да и подруг, наверное, тоже.
Видимо, им не понравилось, как Изида себя вела, и вместо того, чтобы беспокоиться, они решили её проучить.
Вот так перестанешь из кожи вон лезть, в рот заглядывать — и уже никому не нужна.
Выяснять, что там точно было — даже не хочется.
А как страшно раньше было терять друзей уже в таком возрасте, страшно остаться в одиночестве в этом большом и жестоком, чего уж там, мире.
Но она не одна. У неё есть демон. Где-то там.
Мир оказался ещё больше и страшнее.
— Это нормально... — Ира оглядывает квартиру, не зная, за что браться.
Если самое жёсткое, что Изида делала — это припугнула старушку, ладно, это не страшно.
— Какое-то неправильное попаданство получается.
Каждая осталась при своём. На своём месте.