— Я‑то что! Я гуляю, — ответил Скобелев. — А вы какими судьбами?
Вениамин Семенович снова посмотрел на вокзальные часы.
— Рано приехал. Еще сорок минут до поезда. Не беда, посидим.
Он был весел, как человек, вырвавшийся из–под гнета, из неволи, и вместе с тем несколько встревожен, как человек, который еще не совсем избежал опасности.
— В командировку? — спросил Скобелев.
— В какую командировку? Кто меня пошлет в командировку? Я безработный. Наверно, единственный безработный во всем Советском Союзе. Хотел в театр устроиться, подходящего места нет. В газету писал… Один очерк напечатали, второй не напечатали. Вы, говорят, поставили редакцию в неудобное положение, вы насочиняли чего и не было. Не понимают, что художественная правда выше фактографии. Провинциалы!
Скобелев понимающе и утвердительно покивал головой. Но развязный тон Вениамина Семеновича ему не совсем понравился. Особенно не понравилось высказывание о провинциалах. Скобелев никогда не жил в столице, в Ленинграде только учился, а рос, работал и работает в таких вот местах, как здесь, на Ладе. Значит, что же — и он, если послушать Вениамина Семеновича, «провинциал»? Хотел возразить, но не набрался смелости.
— Куда же теперь? — поинтересовался он.
— Куда глаза глядят. — Глаза Вениамина Семеновича в третий раз уставились на часы. Видимо, очень рвался он поскорее уехать отсюда, с Лады, от «провинциалов».
— Идите в кассу, — сказал Скобелев. — А то скоро закроют.
— Билет у меня еще позавчера куплен, на городской станции, — бодро ответил Вениамин Семенович.
— Ну, а семья как? — продолжал любопытствовать Скобелев. — Потом вызовете?
— Сложный вопрос с этой семьей, Евсей Константинович. Надеюсь, вы меня поймете. Теща — как будто бы культурный человек, учительница, но мещанка.
— Я не о теще говорю, — о Катюше. Она ведь… как это… ребенка ожидает.
— В том–то и дело! — воскликнул Вениамин Семенович, уверенный в сочувствии единственно симпатичного ему на Ладе человека. — В том–то и дело! Я просил принять какие–нибудь меры. Не хочет, отказывается. А мне уже сорок лет. В сорок лет писк, визг, пеленки — это не так весело. Это, знаете ли, болото, которое засосет.
— Что же все–таки будет с Катей? — Скобелев настаивал. Он ощущал непонятную для него тревогу.
— Ничего сверхобычного. — Вениамин Семенович пожал плечами. Утер лицо. Платок он из рук не выпускал. — Буду посылать ей деньги. Я человек честный. Все, что в моих силах, сделаю. А что не в силах… — Он развел руками.
Скобелев уже был уверен в том, что Вениамин Семенович сбежал от Кати тайком, поэтому приехал так рано, поэтому через каждую минуту смотрит на часы, поэтому — от спешки — он обливается пόтом, поэтому Катя его не провожает. Скобелев хорошо знал эту розовощекую скромную, тихонькую чертежницу, с золотистой прической, полненькую, миловидненькую, очень, наверно, любящую, преданную, терпеливую. Ему стало ее жаль.
— Так нельзя, — сказал он осторожно. — Нет, Вениамин Семенович, нельзя. Вы губите девушку.
— А что прикажете делать? Спасать девушку и губить себя?
— Надо было думать раньше.
— Раньше! Кто о таких вещах думает раньше! Жизнь, жизнь, дружище! Не одни розы у нас под ногами. Больше шипов, чем цветочков. Так–то!
— Вот и ходите сами по шипам.
— Что это значит?
— Это значит — надо вернуться. — Скобелев сказал мрачно, с нарастающей решительностью. Его охватывало негодование. Может быть, он и правда разгуливает по заводу руки в брюки, что, кстати, еще надо доказать; может быть, он не прочь состроить глазки скучающим дамам, но он не подлец, не последний негодяй. Он никогда так хладнокровно и фарисейски не рассуждал о чужой судьбе, о чужой жизни, как рассуждает Вениамин Семенович, он никогда так не поступал и никогда не поступит. У него есть понятие и о чести, и о совести, и о долге.
— Вернуться надо! — повторил он сквозь зубы.
— Это что же — моралитэ? — Вениамин Семенович усмехнулся, откинулся на спинку скамьи и закачал ногой. — От кого слышу? Вы меня удивляете, Евсей Константинович. Вы — романтик. Я тоже был когда–то таким. Но жизнь — великая мельница. Она всех нас перемалывает на муку, всех со временем делает одинаковыми.
— С вами одинаковым я быть не желаю!
— Вы думаете, я желаю? — Вениамин Семенович наглел. — Нет уж, увольте. Быть похожим на вас! На человека без хребта!
У Скобелева позеленело в глазах.
— Без хребта? — выкрикнул он. — При чем тут хребет? Вы мне ответьте — вернетесь или не вернетесь?.. Или я немедленно позову милиционера.