На заводе к Жукову относились по–разному. Были и такие, которым его резкий и четкий стиль работы не нравился. Этот стиль исключал неопределенность, пустое времяпрепровождение, замаскированное внешней деловитостью и напускной озабоченностью. Можешь иметь какой угодно вид, можешь мчаться с папками под мышкой из цеха в цех, — ни напускное величие, ни мелкая суета Жукова не обманут, о тебе он судит по тому, как идет твое дело. Естественно, что хорошие работники Жукова полюбили, плохие или не любили, или просто боялись, потому что от него не укроешься. Он говорил человеку в глаза все, что думал о его работе, и этого же требовал от каждого. Дед Матвей очень любил беседы с Жуковым, приходил к нему в кабинет запросто, «обменяться мнениями». Ходили к Жукову многие рабочие. И не только в кабинет, а и домой, и не только по заводским делам, но и по личным. Рабочие его приглашали в гости, снова звали на рыбалку. От рыбалки Жуков отказывался. «Какой я рыбак, товарищи! — говорил он. — Тридцать пять лет не рыбачил. Червя насаживаю с хвоста».
Однажды домой к Жукову пришел Александр Александрович — вскоре после того, как расстался с Ильей Матвеевичем. Семья Жуковых сидела за столом. Был вечер, пили чай. Поставили стакан и перед Александром Александровичем. Но тот от чая отказался, спросил:
— Время у вас, товарищ Жуков, есть?
— Есть.
— Выйдем со мной на улицу — что покажу.
Они вышли. На улице, у подъезда, стояла сверкающая лаком и стальными частями серая «победа», вокруг которой толпились ребятишки.
— Вот, товарищ Жуков! — торжественно заговорил Александр Александрович. — Приобрел! Старый стал, может и жить уже недолго. Побалуюсь. Как смотрите?
— Замечательная машина, товарищ Басманов! Поздравляю.
— А если прокатимся, а? — Александр Александрович отомкнул ключом дверцу. — Вы вроде почетный пассажир. Первый!
— Почетным быть не хочу, а первым — с удовольствием. В канаву не влетим?
— Этого не бойтесь.
Поехали по гравийной плотной дороге вдоль залива, вдоль дюн, меж соснами. Александр Александрович умело вел машину, сидел за рулем сосредоточенный, серьезный, никак и ничем не проявляя своей радости. Он упорно откладывал на сберегательную книжку деньги и давно в мыслях гонялся по этим дорогам. Сбылось, свершилось!
Покупка машины ускорилась размолвкой с Ильей Матвеевичем. Обидел Илья Матвеевич своей заносчивостью: ты, мол, валяй на ремонт, а я еще в тираж выходить не собираюсь. Тебе, мол, вроде и дела всего, что старые галоши ремонтировать, а только ему одному всюду главенствовать. Все может, все одолеет! Назло Илье Матвеевичу, может быть и на зависть, поспешил обзавестись машиной. Пусть видит, живу — не тужу.
Жуков с интересом рассматривал новые для него места, в которых ни разу еще не бывал за год работы на заводе. Попросил остановиться возле ручья. Ручей бежал через лесные мхи к заливу, размывая песчаный берег; на дне его оголились круглые гранитные валуны. Жуков прыгнул на один из них. Ветер с моря был свежий, прохладный и, как всякий морской ветер, не простудный.
— Ну и воздух! — сказал Жуков. — Понимаю теперь, почему рыбаки такие здоровые.
— Воздух хороший, — согласился Александр Александрович и закурил.
— Зачем же курить, товарищ Басманов? Лучше подышать. — Жуков развел руки, вдохнул всей грудью. — Вы, мне кажется, курите слишком много. Уговаривать бросить не собираюсь. Я не врач, который сам курит, а требует, чтобы другие не курили. Но и так много курить тоже нельзя. Сколько вам лет?
— Десятков шесть с половиной.
— Удивительно, как в такие годы можно ссориться по–мальчишески, из–за пустяка, без серьезных причин!
— Это вы про нас с Ильей? Дело внутреннее, — уклончиво ответил Александр Александрович. — И не ссора вовсе, а несогласие.
— А я в него и не намерен вмешиваться, в это дело. Просто удивлен. Взрослые люди, большие мастера, коммунисты… Весь завод смеется.
— То есть как смеется? — Александр Александрович навострил подбородок на Жукова.
— Да говорит народ: Журбин с Басмановым игрушки не поделили.
— Что значит — игрушки! Не игрушки. По–разному на дело смотрим. Я что говорю? Я говорю: мы, Илья, старые, на заводе по–новому дело пойдет, отодвинемся, друг, в сторонку, дадим дорогу молодым. Не то мешать им будем, болтаться у них под ногами со своим гонором. Неправильно разве?