— Но вы, наверно, слышали, товарищ Журбин, о Николае Островском, о писателе?
— Который, как сталь закаляется, написал? Читал, Знаю, что скажете. В постели, мол, лежал, а партии великую пользу принес, вся ребятня на его книжке воспитывается, Пример мне неподходящий, товарищ Жуков. Я ведь кто? Я рабочий. Я лежа в постели корпусную сталь размечать не могу. Так? Так. Я на заводе показать себя должен, на производстве. Рабочий, если он партийный, он работает по–стахановски. Обыкновенно — почему. Головной отряд! Тут, в книге, что о стахановцах говорится? Стахановец ломает старые нормы, работает по–новому, выжимает из техники все, на что она способна. Мне не то что в семьдесят, а и в шестьдесят не угнаться было за молодняком. Вот и не получился бы из меня стахановец. А стахановца нет — нет и коммуниста. Стахановец–то — кто он? Он — который бьется за такую работу, которая к коммунизму ведет. Он, значит, и есть коммунист. А я… Чего там говорить! Опоздал в стахановцы, вот и в коммунисты опоздал.
— Интересно вы рассуждаете, товарищ Журбин. С одной стороны — очень правильно, с другой стороны — совсем неправильно. Конечно, рабочий–коммунист должен быть передовиком. Но мне известно, что до самой войны, в преклонном уже возрасте, вы были одним из лучших разметчиков завода.
— Был, был, — прервал Жукова дед Матвей. — Только по качеству. Количество не получалось. Уже сдавал, И главное — не по–новому работал, как нынче работают, а по старинке, вот, что называется, действительно по–дедовски. — Он усмехнулся и замолчал.
Было поздно, часы ударили двенадцать раз. Жуков поднялся.
— Значит, не опасно, думаете? — переспросил он.
— Вода–то? Кто ее знает? В девятьсот восьмом накуролесила.
Жуков попрощался и ушел. Дед Матвей закрыл книгу и лег на диван: устала спина от сидения в кресле. Он уснул, и снилось ему, что снова позвонил министр, снова говорили о заводских делах, желали друг другу здоровья. Но разговору все время мешал звонок, будто телефон взбесился: люди говорят, а он названивает.
Дед Матвей подумал, что надо вызвать монтера, пусть–ка исправит, и проснулся. Телефон звонил наяву.
— Матвей Дорофеевич! — говорил вахтер с пирса. — Докладываю: сто десять.
— Чего сто десять? — Дед Матвей не понял.
— Сто десять выше ординара. Вот передо мной водомер.
Сто десять! Недаром беспокоился Жуков, — вода поднимается. Дед Матвей представил себе водомерную рейку, черными и красными линиями расчерченную на сантиметры. Она была прибита к сваям напротив конторки Ильи. В забытых всеми инструкциях по борьбе с наводнением, о которых помнил на заводе, пожалуй, только он, дед Матвей, сказано, что критической точкой считается сто восемьдесят пять выше ординара, и тогда объявляется тревога. Но до ста восьмидесяти еще далеко,
— Слушай, — сказал дед. — Если будет прибавляться, звони про каждые десять сантиметров. Обязательно чтоб звони. Соображаешь?
Дед Матвей размышлял о том, что трезвонить по начальству нужды еще никакой нет. Бывало, и на сто пятнадцать подымалась вода и на сто сорок, — тревог не устраивали. Обходилось. Да к тому же и инструкция, вполне возможно, устарела. Берега (каждый год перед войной землесос–рефулер работал) насыпали, обвели их бетонными стенками. Вот разве стапельные участки… Под корабли если хлынет вода да развалит кильблоки… Корабль Ильи готов почти полностью. Второй корабль заканчивается. Скоро и третьему спуск. Теперь до весны ждать не станут, придет морской ледокол и перед спуском будет ломать лед на реке. В феврале освободится четвертый стапель, и на первом к тому времени наполовину соберут уже новый корабль. С такой скоростью пошла сборка, только успевай подсчитывай заводскую продукцию. Не хватало, чтобы вода вмешалась в дело. За ночь такого натворит, проклятая, — за год не разберешься. Известно, чть в Ленинграде было в тысяча девятьсот двадцать четвертом году. Стихия, да и только!
Через несколько минут вахтер с пирса снова позвонил:
— Сто двадцать один, Матвей Дорофеевич! Прет, страшно глядеть. Волны вроде как в океане.
— В океане! Был ты в океане! Звони еще.
Следующий звонок поднял деда Матвея на ноги. Вахтер кричал. Видимо, на пирсе ветер ревел еще сильнее, и вахтеру казалось, что дед не услышит его слов:
— Сто сорок!
Вода прибывала с неимоверной быстротой. Происходило то, о чем дед Матвей говорил Жукову: встретились ветер с залива и течение Лады, ветер брал верх, Лада вспухала. Не более как через час вахтер выкрикнул в трубку: