Михаил Иванович и сам не заметил, как перешел с рысцы на медленный шаг. Медленно так, прогуливаясь, двигался, окруженный столетними великанами, чуть склонившись в правую сторону, где будто бы вышагивал рядом с ним граф, и так они шли, покуда не показался из-за деревьев приземистый дом, пока кто-то не прикоснулся к его плечу…
Михаил Иванович обернулся — становой пристав Ко-беляцкий тяжело дышал за его спиной.
— Ну что? — спросил он. — Что?
— Хорошо, — сказал Шипов, возвращаясь с небес.
— Чего же вы сигнал-то не подаете? Кричите же!
— Эй! — робко крикнул Михаил Иванович.
— Петухом, петухом! — потребовал Кобеляцкий.
«Батюшки, а ведь и впрямь петухом надо», — подумал Шипов, и набрал воздуху в грудь, и дунул… Получился странный, хриплый вскрик, а больше ничего.
— Да что это вы, будто боров! Петухом надо…
Кобеляцкий вытянул шею, приподнялся на носки, и резкий крик молодого драчливого петуха прорезал ночную тишину, и при этом становой пристав поддал локтями себе под бока, подобно утреннему кочету, не знающему возражений в своем курятнике. И тут же не таясь из тьмы с грохотом вырвались почтовые тройки и покатили на барский двор.
Сердце Шипова пронзила острая боль, едва они, развернувшись и вздымая прохладную пыль, остановились у крыльца дома. Тонкая игла впилась в самое сердце, но отчего — было не понять. Она кольнула лишь один раз, и тотчас боль прошла.
Пышное воинство посыпалось из карет, уже не пытаясь соблюдать осторожность. Сначала темный двухэтажный дом был безмолвен и глух, затем заколебался свет в одном из окон, за дверью послышались торопливые шаги.
Полковник Дурново в призрачном свете возможного утра простер ручку в белой перчатке. Речь его была кратка.
— Господа, пусть каждый исполнит свой долг. Действовать без промедления.
Часть жандармов немедленно устремилась во тьму, к флигелю, остальные во главе с полковником подступили к дверям.
Со странным чувством глядел Михаил Иванович на дверь Графского дома. Так вот он какой, этот дом, не раз помянутый и описанный. А Амадеюшка-то врал, будто четырехэтажный! Врал, каналья длинноносая… Ну-ка, ну-ка, каков он взаправду-то? Ему почудилось, что он здесь уже бывал, у этой самой двери, и граф сам выходил к нему навстречу, и сейчас он откроет дверь и выйдет, хотя ведь он на кумыс уехал… А эта нестройная толпа случайных людей, жаждущих ворваться в чужие покои, да чего это они все? Али других забот мало? Спали бы… Так нет же, им надобно службу исполнять, в дверь эту врываться, памятуя о донесениях. А чего он, Шипов, там писал? Чего, чего? Чего он там, аншанте, выдумывал? Зачем, зачем? Куды ж вы в чужой дом-то, люди. Этот вот, лопоухий, кусточек сапогом сломал и стоит на нем.
— Сойди с куста! — зашипел Михаил Иванович на жандарма.
— Виноват, — сказал жандарм, но не пошевелился.
В этот момент распахнулась дверь, и снова игла кольнула в самое сердце.
Молодая девушка в чем-то белом до пят стояла на пороге со свечой. Брови ее были высоко вскинуты, глаза широко раскрыты, с губ готов был сорваться крик ужаса при виде несметного полчища во главе с маленьким, худощавым, решительным полковником.
Дурново, отстранив девушку, первым направился в дом. Остальные с грохотом повалили следом.
Михаил Иванович за ними не торопился и стоял перед девушкой с чувством вины. Он снял котелок и изысканно поклонился:
— Здравствуй, Маруся.
Грустный его тон и учтивые манеры привели девушку в чувство, хотя ужас продолжал блуждать в ее глазах, и рот оставался полуоткрытым, и во всем ее облике сквозило недоумение ребенка, разбуженного среди ночи чужими людьми.
— Ты не бойся, — сказал он. — Эвон ты как дрожишь-то вся… Граф-то не вернулся?
— Нет, — сказала она с трудом.
— Слава богу, пущай он там гуляет. Ты не бойся. Я тебя в обиду не дам. Иди спи, Маруся…
— Меня Дуняшей зовут, — сказала она, совсем успокаиваясь. — А чего вам надобно? Чего вас столько понаехало?
— Иди спать, иди, Дуняша, касаточка, мы не злодеи какие-нибудь, мы власть, — сказал он нетвердо, жалея Дуняшу, себя, эту мирную усадьбу. — Иди, иди, я тебя в обиду не дам.
Из дому женский голос кликнул Дуняшу, и она исчезла. Шипов вошел тоже.
В доме уже во множестве горели свечи, слышались голоса, хлопали двери, скрипели половицы под сапогами, двигалась мебель, словно дом готовился к большому переезду.
Михаил Иванович подумал, что усадьба хороша, просторна, хотя и поменьше, чем у князя. В прихожей на грубой вешалке висел белый картуз и рядом суковатая палка с загнутым концом. Тянуло свежим дымком (видимо, растапливали печь), палеными перьями и еще чем-то. По деревянной лестнице, придерживая саблю, сбежал длинноногий пристав Кобеляцкий, бледный, с горящим взором.
— Где вы там? — крикнул Шипову. — Вас ищут!
Михаил Иванович, не шибко спеша, поднялся по лестнице и пошел на голоса. В проходной комнатке лопоухий жандарм вывалил из сундука пухлые альбомы и позеленевшие подсвечники; книги с распахнутыми страницами лежали там и сям в беспорядке, подобно убитым птицам. Жандарм уронил подсвечник, и глухой бронзовый звон разнесся по дому, и опять игла на мгновение впилась Шипову в сердце.
— Ты чего это, прощелыга, раскидался! — крикнул он жандарму. — Вот я тебе…
— Виноват, — сказал жандарм, но подсвечника не поднял.
В большой комнате за овальным столом сидел полковник Дурново, торопливо листая множество книг и тетрадей, сваленных на столе в большую кучу. Маленькая рука в белой перчатке порхала перед его носом, дирижируя какому-то невидимому оркестру, глаза вспыхивали из-под густых ресниц, две маленькие ножки в новых сапогах, не достигая пола, болтались в воздухе и терлись одна о другую. Бледная старушка в ночном чепце, прижимая к глазам платок, полулежала на диване. Возле нее сидела плачущая Дуняша. Вокруг сновали жандармы. Сонные понятые сидели кто где. Становой пристав Кобеляцкий шарил в шкафу, стоя на коленях.
Дуняша. Дозвольте выйти, дяденька…
Кобеляцкий. Я ведь тебя учил: их высокоблагородие господин полковник, а не дяденька.
Дуняша. Пустите к их сиятельству, у них же дети…
Дурново. Мне очень неприятно, но графиня должна явиться тоже. (Кобеляцкому.) Пригласите ее сиятельство… Сожалею.
Шипов. Вот он я.
Дурново(Карасеву). Что это мне подсовывают какие-то романы и письма! Где типография?
Кобеляцкий(возвращается). Графиня сейчас выйдут.
Дурново. Где этот Шипов? Где типография?
Шипов. Вот он я.
Дурново. Где это вас носит? Где же типография? Не вижу.