— Из него может выйти прекрасный цадик.
Я уставился на него:
— Что-что?
— Я говорю, мой брат может оказаться прекрасным цадиком, — тихо повторил Дэнни. — Мне в последнее время приходит в голову, что, даже если я не займу место моего отца, я же ведь не разрушу династию. Это место займет мой брат. Я все время говорил себе, что, если я не займу место отца, я разрушу династию. Я убеждал себя в том, что просто обязан стать цадиком.
— Поскольку твой дом не разнесен по кирпичикам, — сказал я осторожно, — я предполагаю, что ты не говорил еще об этом с отцом.
— Нет, не говорил. И не собираюсь. Пока что.
— А когда собираешься? Я на этот день уеду из города.
— Не надо, — сказал он тихо. — Ты будешь мне нужен в этот день.
— Да ладно, я пошутил, — сказал я, холодея при этом от ужаса.
— А еще мне недавно пришло в голову, что мое беспокойство о здоровье брата — чистая показуха. Я никогда не был к нему особо привязан. Он просто ребенок. Я немного жалею его, вот и все. Я действительно беспокоюсь лишь о том, чтобы он оказался достаточно здоров для того, чтобы занять место отца. Когда я это осознал — это, знаешь ли, было нечто! Как тебе, еще не скучно все это слушать?
— Ужасно скучно, — ответил я. — Жду не дождусь, когда ты расскажешь отцу. Вот будет веселуха!
— Тебе придется подождать, — глухо сказал он. — И быть рядом со мной. Ты будешь мне очень нужен.
— Давай лучше о твоей сестре поговорим, для разнообразия.
— Я тебя уже слышал. Давай не будем говорить о моей сестре, если ты не возражаешь, а поговорим лучше о моем отце. Хочешь знать, как я отношусь к моему отцу? Я им восхищаюсь. Я не знаю, чего он пытается от меня добиться этим диким молчанием, которое он установил между нами, но я им восхищаюсь. Я считаю его великим человеком. Я уважаю его и полностью доверяю ему, вот почему я готов жить в этом молчании. Я не знаю, почему я доверяю ему, но это так. И жалею его тоже. Он в умственной западне. Он живет в ней с рождения. Я никогда не хотел жить в такой же западне, как он. Я хочу иметь возможность вздохнуть. Возможность думать и высказывать то, что я думаю. Сейчас я тоже в западне. Ты знаешь, каково это — жить в западне?
Я медленно покачал головой.
— Да и откуда тебе знать… Это самое отвратительное, изматывающее, гнетущее чувство в мире. Каждая моя жила вопит, чтобы высвободиться. Мой разум рвется наружу. Но я не могу. Не сейчас. Но однажды я это сделаю. И я хочу, чтобы ты был в этот день рядом со мной. Мне нужна будет помощь друга.
Я ничего не сказал. Мы долго сидели в молчании. Затем Дэнни медленно закрыл своего Фрейда.
— Моя сестра обручена, — сказал он тихо.
— Что?
— Отец обещал выдать ее за сына одного из своих последователей, когда ей было два года. Это старый хасидский обычай — обручать детей. Она выйдет замуж, едва ей исполнится восемнадцать. Я думаю, нам пора идти к твоему отцу.
Больше мы с Дэнни никогда не говорили о его сестре.
Неделей позже мы с отцом уехали в наш домик у Пикскилла. Пока мы там отдыхали, Америка разрушила Хиросиму и Нагасаки атомными бомбами и война с Японией завершилась.
Я не рассказал отцу о своем последнем разговоре с Дэнни, и в том году у меня было много ночных кошмаров, в которых рабби Сендерс кричал, что я отравил разум его сына.
В сентябре мы с Дэнни поступили в колледж Гирша. Я подрос до пяти футов и девяти дюймов — на дюйм меньше Дэнни[61] — и начал бриться. Дэнни не сильно изменился внешне за этот последний школьный год. Единственное отличие — он начал носить очки.
КНИГА III
Если слово стоит одну монету, то молчание стоит две[62].
Глава тринадцатая
К концу первой недели занятий в колледже Дэнни почувствовал себя глубоко разочарованным. Оказалось, что в семинарии и колледже Шимшона Рафаэля Гирша под психологией понималась одна лишь экспериментальная психология, и декан факультета, профессор Натан Аппельман, на дух не переносил психоанализ вообще и Фрейда в частности.
Дэнни отзывался о профессоре Аппельмане и экспериментальной психологии, не выбирая выражений. Мы встречались по утрам перед моей синагогой и вместе шли на трамвайную остановку. И в течение двух месяцев во время этих наших трамвайных путешествий он не говорил ни о чем другом, кроме как об учебнике по психологии, который он читал (не «изучал», разумеется, а «читал»), и о крысах с лабиринтами в психологической лаборатории. «Не успеешь оглянуться, как они запишут меня к бихевиористам, — жаловался он. — Какое отношение все эти крысы и лабиринты имеют к разуму?»