Священник согласился. Мистер Эббот тоже. И вот она стояла посреди повозки одна, покрытая пылью, испуганная, и на столько вопросов ей надо было ответить и за столько провинностей держать ответ, что ей позавидовала бы самая лихая искательница приключений.
Они молча пожали друг другу руки. Она подвинулась, освобождая место Филипу и его багажу, между тем как несостоявшийся возница шумно протестовал. Потребовалось объединенное красноречие начальника станции и станционного нищего, чтобы доказать его неправоту. Пока они не отъехали, Филип молчал. Целых три дня он обдумывал, что должен сделать, а главное — что сказать. Он сочинил дюжину воображаемых диалогов, в которых его логика и ораторский дар всякий раз одерживали победу. Но как начать? Он находился во вражеской стране, буквально все — жара на солнце, прохлада в тени, бесконечные ряды олив, будто и правильные, но загадочные, — все представлялось враждебным уравновешенной атмосфере Состона, где родились его представления о мире. Начал он с уступки: если брак действительно подходящий и Лилия не захочет от него отказаться, то Филип даст свое согласие и постарается употребить свое влияние на мать, чтобы все уладить. В Англии он на такую уступку не пошел бы, но здесь, в Италии, своенравная и глупая Лилия казалась ему почти человеком.
— Поговорим сейчас? — спросил он.
— Конечно, если хотите, — волнуясь, ответила мисс Эббот.
— Давно ли она помолвлена?
Лицо ее приобрело глуповатое выражение. Перепуганная дурочка.
— Недавно, совсем недавно, — пробормотала она, запинаясь, как будто краткий срок служил извинением.
— Я бы хотел знать точно, если вы способны вспомнить.
Она долго производила какие-то сложные подсчеты на пальцах.
— Ровно одиннадцать дней, — наконец ответила она.
— Сколько вы здесь живете?
Новые подсчеты. Филип нетерпеливо постукивал ногой.
— Почти три недели.
— Вы познакомились с ним раньше, до Монтериано?
— Нет.
— Ах так! Кто же он?
— Здешний житель.
Опять молчание. Равнина осталась позади, теперь они взбирались на передние горы, и по-прежнему их сопровождали оливы. Возница, веселый толстяк, сошел с повозки, чтобы лошадям было легче, и зашагал рядом.
— Насколько я понял, они встретились в отеле.
— Миссис Теобалд перепутала.
— Я также понял, что он принадлежит к итальянской аристократии.
Она промолчала.
— Могу я узнать его имя?
— Карелла, — шепнула мисс Эббот.
Но возница услыхал, и улыбка растянула его рот. В городе о помолвке, очевидно, уже знали.
— Карелла? Граф или маркиз?
— Синьор. — Мисс Эббот с беспомощным видом отвела глаза в сторону.
— Быть может, я вам наскучил своими расспросами? Если так, я умолкаю.
— Нет, нет, пожалуйста, спрашивайте. Я здесь для того… я сама так захотела… чтобы сообщить вам все, что вас, естественно… и попытаться… пожалуйста, спрашивайте что угодно.
— Сколько ему лет?
— Совсем молодой. Кажется, двадцать один.
У Филипа вырвалось: «Боже милостивый!»
Мисс Эббот покраснела.
— На вид ему больше.
— Надо полагать, он красив? — Филип вложил в вопрос как можно больше сарказма.
— Очень. — Тон у мисс Эббот стал решительный. — Все черты лица очень хороши, и он прекрасно сложен. Хотя, по английским мерилам, наверное, низковат.
Филипа, чьим единственным физическим преимуществом был высокий рост, раздосадовало ее очевидное равнодушие к этому достоинству.
— Могу я сделать вывод, что вам он нравится?
И снова она ответила решительно:
— Да, на вид он мне понравился.
В эту минуту бричка въехала в невысокий лес, мрачновато-бурой полосой пересекавший распаханный холм. Деревья были низкие, без листвы, но зато подножия стволов утопали в фиалках, как скалы утопают в море. Такие поля фиалок попадаются и в Англии, но редко. В живописи они тоже встречаются редко, так как художники не отваживаются писать их. Колеи казались каналами, выбоины — лагунами. Даже сухие, белесые от пыли обочины были забрызганы синим, словно плотина, на которую наступает весенний разлив. Филип придумывал, что спросить дальше, и не обратил на все это внимания. Но глаза его сами собой отметили окружающую красоту, и в следующем марте он вспомнит, что дорога в Монтериано проходила через море цветов.