Вдруг я почувствовал, что куда-то проваливаюсь. Случилось то, чего я боялся. Оказывается, конь, перескакивая через канаву с водой, стряхнул меня со спины. Я крикнул гафиру:
— Эй, ты, лови коня!
Процессия остановилась, и все спуталось. Мамур с криком и руганью набросился на гафиров, раздавая на ходу подзатыльники и приказания. В конце концов меня водрузили обратно в седло. Стараясь скрыть смущение, я бормотал, что лошадь, по-видимому, испугалась пробежавшей лисицы и понесла, а возможно, просто уснула на ходу.
Я попросил вести моего коня под уздцы. Гафир взял поводья и пошел рядом со мной неторопливой, ровной походкой. Я успокоился, снова задремал и проснулся лишь у цели нашего пути. Впереди показался свет факелов и фонарей, их держали жители, столпившиеся вокруг жертвы преступления. Раздавались приглушенные голоса: «Следователи приехали!»
Сон как рукой сняло, усталость мгновенно покинула меня, — вот так, наверно, сова покидает гнездо при вспышке света. Я соскочил с коня, пробрался через толпу к распростертому на земле телу и принялся рассматривать лицо жертвы, забрызганное грязью и кровью. Да, такой уже ничего не скажет! Рядом расположился полицейский, занятый составлением протоколов, Для меня такие протоколы не представляют никакого интереса. Следователю всегда приходится все начинать сначала.
Прежде всего подробнейшее описание места происшествия. Секретарь приготовил бумагу, ручку и подошел ко мне. Я начал с обычного вступления: «Мы, следователь такой-то и секретарь такой-то, ночью в такое-то время получили телефонограмму за номером таким-то, текст такой-то. Мы тотчас же отбыли на автомашине в указанное место. Прибыли туда к такому-то часу и приступили к составлению протокола…» — и так далее и тому подобное.
Я всегда очень тщательно составляю протокол в раз и навсегда установленном порядке, придерживаясь логики, присущей только ему одному. Протокол для начальства — все. Для начальства этот документ свидетельствует об искусстве и исполнительности следователя. А задержание преступника — дело второстепенное, этим никто особенно не интересуется.
В описании жертвы, одежды и места, где было совершено преступление, мы также ничего не упустили. Я стал диктовать секретарю результаты осмотра огнестрельной раны, зиявшей в плече пострадавшего. Мы записали калибр винтовки, отметили, что выстрел был произведен с небольшого расстояния. Пуля пробила мышцы плеча и вызвала кровотечение. Затем мы подробно описали внешность жертвы. Это был мужчина лет сорока, очень привлекательный, настоящий образец мужественной деревенской красоты. Все говорили о том, что до несчастья он был здоровым и сильным. Мы не забыли упомянуть о птице, вытатуированной над его виском, отметили рыжеватый цвет усов и перешли к описанию его одежды. Мы перечислили все: деревенский плащ, домотканый простой джильбаб[68] и белые коленкоровые шаровары с красным поясным шнурком, а в них нетронутый кошелек с деньгами. Да, мы не забыли даже шнурка на шароварах и названия ткани! Ведь перечисление всех этих мелочей свидетельствует о нашей наблюдательности и точности.
Вот так мы и ведем следствие… Вспоминаю, как однажды, прибыв на место преступления, когда пострадавший уже находился в агонии, я принялся подробно описывать шаровары со шнурком, деревенские башмаки и войлочную шапку.
Только закончив это описание, я собрался спросить его — кто преступник. А за это время пострадавший взял да и помер.
Покончив с портретом жертвы, мы перешли к описанию места происшествия — узкой дороги между посевами сахарного тростника.
Нечего удивляться: каждому посеву — свое преступление. Как только вырастают кукуруза и сахарный тростник, наступает сезон убийств из огнестрельного оружия. Когда пожелтеют пшеница и ячмень, начинают из мести поджигать поля: солома, облитая керосином, — лучший материал для этого! Зазеленеет хлопок, тут уж жди, что его примутся выдергивать и топтать.