— Преступления, нарушения или свежие финики — все одно хлеб наш насущный.
Перед судьей, утопающим в бумагах, предстал первый нарушитель. Судья поднял голову, водрузил на нос свои массивные очки и сказал ему:
— Ты нарушил правила, зарезав барана не на бойне.
— Господин судья, баран… да, мы зарезали его, не взыщите… зарезали в радостный вечер после обрезания сына… пошли Аллах и вам того же…
— Штраф двадцать пиастров! Следующий…
Пристав все вызывал и вызывал людей. Дела следовали одно за другим и были похожи, как близнецы. Я предоставил судье творить суд, а сам принялся разглядывать крестьян, набившихся в зале заседания… Они заняли все скамейки, заполнили проходы, расположились на полу, сидя на корточках, и покорно смотрели на судью, выносившего приговоры. Ну прямо стадо перед своим пастухом!
Скоро судье наскучило однообразие нарушений, и он воскликнул:
— Объясните мне, в чем дело! Одни бараны, зарезанные не на бойне! — И через очки, вздрагивающие на кончике носа, он уставился на людей маленькими, как горошины, глазками.
Никто, да и он сам, не понял, как оскорбительно прозвучали его слова.
Пристав продолжал вызывать. Характер правонарушений несколько изменился. Пошли дела иного сорта. Судья сказал следующему нарушителю:
— Ты обвиняешься в том, что стирал свою одежду в канале.
— Ваше превосходительство господин судья, пошли Аллах вам повышение по службе! Неужели вы оштрафуете меня за стирку собственной одежды?
— За то, что ты стирал ее в канале.
— Да где же мне ее стирать?
Судья запнулся и ничего не ответил. Он знал, что эти бедняки не имеют в своих деревнях ни водоемов с чистой фильтрованной водой, ни водопровода и вынуждены всю свою жизнь прозябать в грязи, как скот. Тем не менее от них требуют, чтобы они подчинялись новейшему закону, вывезенному из-за границы.
Судья обратился ко мне:
— Что скажет прокуратура?[73]
— Прокуратуре нет дела, где этот человек стирал свою одежду. Прокуратура Следит за тем, как соблюдается закон!
Судья отвернулся от меня, потупился, покачал головой, а затем быстро, будто сбрасывая тяжесть с плеч, пробормотал:
— Штраф двадцать! Следующий…
Пристав назвал женское имя. Вошла деревенская проститутка: брови ее были подведены жжеными спичками, щеки так ярко накрашены, что напоминали этикетки на коробках табака «Самсун». На обнаженной руке женщины красовалась татуировка, изображающая пронзенное стрелой сердце, на ее запястьях позванивали металлические браслетки с цветными стекляшками. Судья взглянул на нее:
— Ты обвиняешься в том, что стояла у дверей своего дома.
Она подбоченилась и ответила:
— А что, душа моя, разве стоять у дверей своего дома грешно?
— Ты там стояла, а это уже соблазн для джумхура.
— Сожалею и раскаиваюсь! Клянусь твоей бородой, господин судья, я вовсе не видела Джумхура перед нашим домом не проходил никакой Джумхур…[74]
— Штраф двадцать… Следующий.
Кызман-эфенди вызвал следующего обвиняемого.
Вошел пожилой мужчина, земледелец. На нем была синяя цветистая шаль, яркая чалма, кашемировая рубаха, аба[75] из сукна «империал» и ярко-желтые штиблеты. Видно было, что это человек солидный, с положением. Едва он предстал перед судьей, как тот произнес:
— Вы, шейх[76], обвиняетесь в том, что не зарегистрировали свою собаку в сроки, установленные законом.
Человек кашлянул, покачал головой и забормотал, как будто прося прощения у Аллаха или читая заупокойную молитву.
— До чего мы дожили! Собак регистрируют, как землю, словно они имеют какую-то ценность!
На всех обвиняемых сыпались одинаковые приговоры. И мне казалось, что ни один из них не верил в то, что действительно совершил какой-то проступок. Им представлялось, что это просто какая-то подать или беда, неожиданно свалившаяся на них с неба, такая же, как все подати и беды. Закон требует: «Плати!» — и они платят. Я часто задавал себе вопрос: в чем смысл такого суда? Какое он имеет воспитательное значение? Ведь «правонарушители» абсолютно не понимают своей вины.
Наконец дела о правонарушениях были рассмотрены, и пристав объявил:
— Дела о проступках.
Просмотрев список, судья вызвал Умм-ас-Саад — дочь Ибрагима аль-Джурфа. Появилась старуха крестьянка. Она медленно пересекла зал заседаний, дошла до судейского стола и остановилась перед приставом Кызман-эфенди. Тот указал ей на судью. Женщина повела подслеповатыми глазами в сторону судьи и осталась стоять перед стариком приставом. Не поднимая глаз от бумаг, судья спросил ее: