— Что? Верблюд? Моя дочь поедет на верблюде? Да ни за что! Только на кумбиле[80].
Стороны заспорили о том, кто будет платить за это новшество, которое обрушила на их бедные головы современная цивилизация. В результате в ход пошли дубинки, и было пролито несколько капель крови, что, впрочем, неизбежно в подобных случаях. Дело кончилось тем, что нашелся благотворитель, который не пожалел реала[81] из собственного кармана и нанял автомобиль, проезжавший как раз мимо дома, по проселочной дороге. Наконец судья закончил чтение приговора по этому делу и громко произнес:
— Итак, мы благополучно покончили со свадьбами и свадебным весельем. Следующий!
Пристав возгласил своим зычным голосом: «Уголовные дела!» — и вызвал одного из арестованных. Раздался звон цепей, и из группы людей, одетых в дерюги, вышел мужчина. Стражник снял с него наручники.
Поднялся пузатый господин (его живот очень был похож на раздувшийся бурдюк) и заявил: «Я защищаю обвиняемого».
«Дело с защитником? — подумал я, — Ну, этот уж воспользуется свободой защиты и не отвяжется от нас, пока не забьет наши головы всякой чепухой. Лучше, пожалуй, я снова закрою глаза. Нужно же отдохнуть после бессонной ночи!» До меня донесся голос судьи:
— Ты обвиняешься в том, что украл керосинку.
— Господин судья, я, правда, видел керосинку у порога лавки, но не крал.
Судья сказал приставу: «Введи истца». Появился мужчина в белой войлочной шапке, с платком на плечах. Он принес присягу и рассказал, что зажег керосинку, чтобы приготовить чай для клиентов, сидевших в лавке. Он мелкий деревенский бакалейщик, продает сахар, кофе, чай, табак. Иногда у него в лавке, как в кофейне, собирается несколько человек. Поставив зажженную керосинку у порога, он вошел в комнату за чайником. А когда вернулся, увидел человека, убегавшего с его зажженной керосинкой. Бакалейщик подробно описывал все происходившее, ссылаясь на посетителей лавки, на тех, кто помогал ему ловить вора…
Судья сидел, опустив голову. Я видел, что он не слушает истца и думает о другом. Вдруг он взглянул на меня и пробормотал, словно обращаясь к самому себе:
— Я привел истца к присяге?
— Слава Аллаху, — нетерпеливо крикнул я. — Я слышал, как истец присягал.
Но судья все еще сомневался.
— Вы уверены?
Я почувствовал, что теряю самообладание.
— Хотите, чтобы я вам в этом присягнул?
Судья, по-видимому, успокоился и остальных свидетелей слушал молча и внимательно. Вдруг обвиняемый не выдержал и завопил:
— Господин судья! Да где же это видано, чтобы крали зажженные керосинки?
Судья возмутился и жестом велел ему замолчать.
— Ты спрашиваешь меня? Меня? Да я никогда в жизни не занимался воровством!
Он посмотрел на защитника, тот встал и начал свою речь:
— Господин председатель! Нам не попадалась керосинка, мы не видели керосинку и не проходили по дороге мимо керосинки. И вообще все это дело вымышлено от алифа до ба[82].
Видно было, что защитник сейчас разойдется, будет рвать и метать, но судья остановил его:
— Терпение, устаз[83]. Обвиняемый признался, что видел керосинку у порога лавки.
Защитник стукнул кулаком по столу и воскликнул:
— Мой подзащитный плохо себя защищает.
Судья спокойно ответил:
— Вы хотите, чтобы я поверил вашей хорошей защите и не поверил показаниям виновного перед лицом суда!
Защитник запротестовал и повысил голос. Но я знал, что ему важно только одно: чтобы голос его гремел, чтобы пот катился с него градом, а он вытирал его платком, поглядывая на своего подзащитного. Ему надо продемонстрировать свою преданность, свое усердие. От усталости, скуки и неподвижного сидения за столом я не в силах был следить за процессом и не понимал, что происходит вокруг. Оставалось только уткнуться в какие-то лежавшие предо мной бумаги и забыться в дремоте.
13 октября…
К вечеру заседание наконец закончилось. Когда я вышел из зала суда, нервы у меня совсем расходились. Прощаясь с судьей, я увидел солдата, нагруженного кипой исполнительных листов, предназначенных для подписи. Я стал машинально подписывать бумаги, которым не предвиделось конца. Моя подпись не давала никакого представления о моем имени. Мне приходилось подписывать такое огромное количество бумаг, и я делал это так быстро, что буквы сливались в какие-то закорючки. Когда огромная пачка бумаг была подписана, пот лил с меня ручьем. За моей спиной послышались звонкие шаги по асфальту[84]. Я оглянулся и увидел гафира, который, отдав честь, громко доложил:
82
Алиф, ба — первая и вторая буквы арабского алфавита. Идиоматическое выражение, обозначающее: «От начала до конца».