— Первое дело, живо!..
Пристав объявил:
— Салим Абд аль-Маджид Шакраф.
Заглянув в бумаги и бегло ознакомившись с обвинительным актом, судья повернулся к входящему в зал обвиняемому и воскликнул:
— Побил женщину? В чем дело, говори кратко… Живо!
— Бек, разве найдется мужчина, который посмел бы ударить женщину!
— Философствовать запрещается. Говори кратко. Бил? Да или нет? Живо!
— Нет!
Судья крикнул приставу:
— Он отрицает обвинение. Давай истицу!
Путаясь в длинном черном малясе[97], показалась пострадавшая. Не ожидая, пока она войдет в зал, судья крикнул ей:
— Он ударил тебя?
— Главное, бек, да сохранит тебя Аллах…
— Никакого «главного». Ударил или нет? Только одно слово!
— Ударил!
— Достаточно. В вызове свидетелей необходимости нет. Что ты скажешь, обвиняемый?
Обвиняемый откашлялся и начал защищаться. Судья его не слушал, он был занят: писал карандашом приговор по делу. Закончив, он поднял голову и, прервав объяснения обвиняемого, не глядя на него, прочел:
— Месяц принудительных работ… Следующий…
— Господин судья, у меня есть свидетели, что я не ударил эту женщину. Приговор несправедлив. О люди, приговор несправедлив!..
— Молчать! Стражник, выведи его.
Стражник увел осужденного. Объявили следующее дело. Опираясь на палку, появился дряхлый, сгорбленный старик с белой бородой. Судья встретил его словами:
— Ты съел пшеницу, на которую наложен арест?
— Эта пшеница — моя, господин судья. Ее ела моя семья.
— Он признался. Месяц тюрьмы и принудительных работ.
— Месяц! О мусульмане! Это — моя пшеница, мой посев, мои деньги…
Стражник его вывел. Несчастный старик смотрел на всех помутившимся взором. Казалось, он не верит, что услышанный им страшный приговор — действительность, он думал, что слух обманул его. Все присутствующие знают истину, — ведь он не крал пшеницы. На его урожай был наложен арест, пока он не уплатит налоги, и его же назначили хранителем собственной пшеницы. Но семья голодала, и они съели свой хлеб. Как же можно считать за это вором и наказывать как за воровство? Ведь он воспользовался только плодами собственного труда. Такие преступления предусмотрены законом, за них карают, чтобы защитить доходы правительства или кредиторов. Но разве в глазах феллаха это настоящее преступление? Крестьянину с его наивной интуицией они были непонятны. Он знал, что драка, убийство, кража — это преступления. Здесь феллах видел открытое посягательство на чужую жизнь или имущество: нарушение моральных основ — очевидно и всем понятно. Но растрата собственного имущества… это ведь преступление только с точки зрения закона.
И старик не верил в существование подобных преступлений. Он принял кару, полагаясь на волю Аллаха, и когда его брали под стражу, он только сказал: «Да будет воля Аллаха!»
Пристав объявил следующее дело. Едва он произнес имя обвиняемого, как судья взвесил «дело» в руке и немедленно нашел его слишком тяжелым, а количество свидетелей — слишком многочисленным. Потом судья посмотрел на часы, окинул взглядом места защиты и сказал, что не видит защитника обвиняемого. Я понял, что он хочет отложить дело. Мое предположение оправдалось. Обращаясь к нам, судья спросил:
— Следствие требует отложить дело?
Мой помощник неуверенно посмотрел на меня, и я поспешно сказал:
— Наоборот. Следствие возражает против отсрочки.
Скрыв недовольство, судья пробормотал:
— Ну что же, покончим с ним!
По этому делу был раньше вынесен заочный приговор, и обжаловать его можно было в течение трех дней. Проверив даты, судья облегченно вздохнул и выпалил:
— Обвиняемый, жалоба отклонена, потому что подана позднее установленного срока.
Одетый в лохмотья феллах ничего не понял. Он спросил:
— Как же теперь быть, господин судья?
— Приговор о тюремном заключении вступает в силу. Стражник, уведи его!
— Неправильно сажать меня в тюрьму, бек, несправедливо! Ведь еще ни один судья меня не выслушал и прокурор не задал мне ни одного вопроса!
— Молчать! Твоя жалоба подана после установленного срока.
— Ну и что же?
— Закон предоставил тебе для обжалования только три дня.
— Бек, я темный человек, не умею ни читать, ни писать. Кто растолкует мне закон и скажет сроки?
— Видно, я терпелив не в меру. Ты, животное, обязан знать закон. Забери его, стражник!