Вместе с бухгалтером Мэл осторожно препроводил ее в свой кабинет, и оба на все лады битый час втолковывали ей разницу между акциями и дивидендами. Они показали ей запись о покупке акций, о дивидендах, которые они получили за год, запись о продаже акций, и красную черту, подведенную под ее счетом, — недвусмысленный знак, что счет закрыт навсегда. Но все было как об стенку горох. Тетушка Анна просто не могла взять в толк, что кто не рискует, не может быть в выигрыше. От всех объяснений она так расстроилась, а Мэл так рассердился на нее, а потом так расстроился оттого, что расстроил ее, что, желая ее утешить, вынул из собственного кармана два фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, ту самую сумму, которую она законно получала прежде каждый месяц, сказал, что это в последний, самый последний раз, и теперь пусть она будет добра примириться с той простой истиной, что больше ей ничего не причитается. И он проводил ее до дверей, довольную и улыбающуюся и (он надеялся) все наконец понявшую. Он написал мне об этом три страницы. Мне только и оставалось написать ему письмо с подобающими случаю извинениями и глубокой благодарностью, вложив чек на два фунта, шесть шиллингов и восемь пенсов, по которому он, к некоторому моему изумлению, не замедлил получить.
Утром первого числа следующего месяца, июня, он позвонил мне по телефону. Мне послышалось, он задыхается.
— Твоя милейшая тетушка опять у меня в конторе. Сидит напротив. Она как будто в добром здравии. И в распрекрасном настроении. Даже ласково мне улыбается. И однако опять требует дивиденды с акций, которых у нее нет. Будь любезен немедленно скажи мне, чего ты хочешь — что прикажешь сделать для нее, с ней или ей?
— О господи, Мэл! Плохо дело! Мне очень неприятно. Ужасно неприятно. Послушай, Мэл, ты не можешь просто втолковать старушке, что…
Тут голос разъяренного Мэла сорвался на визг.
— Мисс Уилен сидит у меня в кабинете уже чуть не час, черт возьми, и бухгалтер здесь, и помощник бухгалтера, и старший клерк…
— Мэл! Вот что надо сделать. Ты дай ей два фунта шесть шиллингов и восемь пенсов, а я сейчас же отправлю тебе чек, и скажи ей, чтоб больше никогда, просто никогда ноги ее здесь не было.
— У меня нет ни малейшей надежды достичь того весьма желаемого положения дел, которое ты так мило нарисовал. — Голос Мэла зазвучал отчетливо, резко, самодовольно и чопорно и вдруг напомнил ту знакомую мне сторону его натуры, о которой я успел начисто забыть. — Боюсь, пора тебе приехать в Корк и самому поговорить со своей милейшей тетушкой. Более того, должен тебе сказать, что твое предложение касаемо чека противоречит моим принципам человека и биржевого маклера. Оно противоречит всей этике, философии и морали биржевого маклерства. Оно непоследовательно, нереалистично, непрофессионально и нелепо. Как я уже объяснял мисс Уилен, тот, кто откладывает деньги, может их вложить, тот, кто вкладывает, может накапливать, а тот, кто не вкладывает, не может…
— Мэл, бога ради, хватит об этом! Как, черт подери, она может откладывать деньги из своей жалкой пенсии? Кто она такая, по-твоему? Бернард Барух? Генри Форд? Джон Д. Рокфеллер? Галбенкян?
— В таком случае с ее стороны столь же нелепо ждать поступлений от несуществующего капитала, как с моей стороны пытаться делать вид, будто у нее есть на них право, — возразил он. — Во имя справедливости, законности и реализма, превыше всего во имя реализма, я не буду и не могу делать вид, будто выплачиваю клиенту дивиденды, которых просто не существует… Минутку, извини меня.
Тут я услыхал невнятную разноголосицу, жарко спорили человек пять, к счастью, за сто шестьдесят одну милю от моего кабинета в Дублине.
— Алло! — прокричал Мэл. — Бога ради, как скоро ты сможешь приехать в Корк и уладить это дело со своей тетушкой?
Я понял, выхода нет. Была пятница. Я сказал, что выеду в субботу утренним поездом.
— Я встречу тебя на вокзале.
— Это приказ? — кисло спросил я.
Мэл затараторил в ответ. Он пришел в себя настолько, что прибавил «пожалуйста!» и даже напомнил мне, что в поезде можно перекусить. Услыхав, что я приеду, он успокоился. Стал разговорчив. Даже дружелюбен. Перешел на французский, и я вспомнил, что в студенческие годы он вместе со своей овдовевшей матерью каждое лето и на пасху уезжал во Францию.
— Bon! Nous causerons de beaucoup de choses. Et nous donnerons le coup-de-grace à l’affaire Anna, et à ses actions imaginaires [82].— И он повесил трубку.
Actions? Словарь давал значения — действие, поступок, театральное представление, сражение, поведение, акция, пай. Я поставил том на место и вспомнил, что Мэл всегда охотно участвовал в благотворительной работе среди бедняков Корка. И слегка удивился, что хоть он не видит ничего предосудительного в благотворительности во имя святого Винсента де Поля, когда она не связана с его служебными делами, но полагает весьма предосудительной саму мысль проявить щедрость в делах, даже и во имя жалости. И еще я осознал, что не виделся с ним лет двадцать.
82
Отлично! Мы о многом поболтаем. И покончим с «делом Анна» и с ее воображаемыми акциями