Дня два-три спустя еж, переходя шоссе, увидел там несколько раздавленных лягушек. Они были сухие, невесомые и, когда дотронешься, шуршали, как сухая осенняя листва. Они не издавали ни звука, не прыгали — распластались неподвижно на горячем асфальте, словно собирались оставаться там на вечные времена. Еж побродил между ними, ожидая, что они вот-вот заквакают, оглашая воздух металлическим гулом, запляшут на длинных своих лапках, но лягушки по-прежнему лежали не шевелясь на асфальте и молчали. Зато подали голос лягушки из болота, и еж заторопился туда.
Так, день за днем, неделя за неделей, еж появлялся из орешника и где пешком, где катясь клубком — чтоб уберечься от собачьих лап — добирался до шоссе, переходил его, сторожко озираясь, а потом скатывался по другую его сторону и с облегчением переводил дух. Обычно человек в саду держал собаку подле себя, не позволял ей вставать у ежа на дороге и ударять его лапой. Однако иногда человек, рассеянно насвистывая «Как прекрасен этот мир», уходил с головой в свою корректуру, и тогда собака проползала на брюхе в траве и лежала в засаде, поджидая колючего зверька, чтобы несколько раз стукнуть его лапой. И всегда повторялось одно и то же: Джанка с победоносным лаем бросалась в атаку и отступала, обиженно скуля, жалуясь хозяину. Тот отрывался от корректуры, ветер расшвыривал листки возле ивового столика, человек осыпал собаку турецкими восклицаниями, она повизгивала у его ног, жена человека прибегала на помощь, подбирала разлетевшиеся листки, а человек садился на корточки посмотреть, куда укололо собаку. К тому времени, когда запас турецких восклицаний иссякал, еж успевал пролезть через ограду и взобраться по пологому скату на шоссе. Лягушки на болоте поднимали такой крик, как будто все они перессорились и теперь угрожали друг дружке, исступленно колотя себя кулаками в грудь. Еж торопился, шумно дышал носом, а ушами вбирал в себя вакханалию иерихонских труб, которая доносилась с болота.
Для того чтобы представить себе картину во всей ее полноте, нам следует пририсовать к человеку с корректурой, собаке, женщине и полевым гвоздикам в саду, к водяному глазу на болоте и лягушкам еще и одного непонятливого шопа[18], который иногда встречался ежу, длинношерстную овцу, принадлежавшую этому шопу, осиное гнездо, барсука, искусанного земляными осами, поле подсолнухов, змею и лисицу. Все это, когда реже, когда чаще, попадалось ежу на пути, но он проходил мимо, не останавливаясь, пока судьба не насылала на него змею или лисицу либо подбрасывала на его тропку змеиную кожу (которую в народе называют выползина), чтобы еж мог этой выползиной поиграть. Ко всему этому, дорогой читатель, мы вместе с ежом еще вернемся чуть позже, когда придет срок, чтобы не отставать от событий, но и не опережать их. Как сказано в поговорке — сперва до моста добредем, а там, глядишь, и перейдем.
Тропка была знакомая, человеческому глазу невидимая, но для ежа достаточно широкая, удобная и заметная. Он знал тут каждый листик, каждый изгиб, каждый камешек, а также муравьиный маршрут — в одном месте муравьиный маршрут пересекал ежиную тропку. Зверек легко одолел тайный свой путь, прятавшийся в тени и кустарнике, прополз через орешник и постоял в высокой траве, проверяя, не грозит ли откуда опасность.
Человек, как всегда, сидел в своем плетеном ивовом кресле. На этот раз он не корпел над корректурой, а начищал какой-то железный предмет и громко урчал «Ревет и стонет Днепр широкий». Собака сидела рядом, следила за его занятием и подхалимски кивала — дескать, понимает и одобряет занятие хозяина. А занятие было не бог весть какое загадочное или философское: оно заключалось в том, чтобы навести блеск на железную штуковину. Сочтя наконец, что она достаточно блестит, человек несколько раз протащил через ее отверстие железный шомпол, как в трубу посмотрел в нее на небо и похвалил сам себя. Потом несколько раз прицеливался — то на шоссе, то на невидимого ежа, то, повернувшись кругом, на дымовую трубу собственного дома. Заметив, что хозяин прицелился, собака, заливаясь лаем, мчалась к цели. Человек окриком останавливал ее или заставлял повернуть назад.
Устав целиться в воображаемые мишени, человек вернулся к своему креслу, нежно похлопывая железную штуковину и похваливая то ее, то себя с помощью турецких восклицаний. Когда же турецкие восклицания иссякли, он перешел на болгарский, называл штуковину «кабаноубивцем», «разбойником» и тому подобное. Собака восхищенно взирала на хозяина, барабанила хвостом по земле, временами тявкала — награждала его собачьими восклицаниями.