И однако во всем этом скопище ужасов есть у него один верный союзник, который никогда не изменяет.
Орфей перевернулся на живот и крепко прижался глазами к своей руке, посыпались снежинки многоцветных огоньков, роскошные цветы раскрыли лепестки, и вот оно — то, чего он втайне ждал и страшился: глаза Тариры, которые неподвижно вперились в него и приковали к себе ужасающей доверительностью улыбки.
Тарира не была ни злым духом, ни привидением. Кто же она? Одно было несомненно: перед ее властью отступали все печальные мысли и кошмарные видения. Но зато уж приходилось покоряться ее прихотям и следовать за нею в головокружительном странствии по ее царству.
У-ух… вот мы и взмыли двумя быстрокрылыми птицами, Тарира и я, и устремились навстречу морю лунного света высоко над землей, где льется одинокое, дальнее, бескрайнее звучанье!
Звезда Сириуса Исаксена в последние десятилетия медленно, но неуклонно восходит. У друзей литературы мало-помалу открываются глаза на глубокую самобытность этого лирика, так долго остававшегося непризнанным. По сообщению «Тиденден», в городском муниципалитете недавно обсуждалось предложение о переименовании реконструированного Кузнечного переулка в проезд Сириуса Исаксена. Газета поддерживает это предложение, заявляя, что мы должны с гордостью и благодарностью хранить память о взращенном нами знаменитом поэте, чья жизнь была столь же коротка, сколь и несчастлива.
Последнее, однако, не совсем верно, то есть что жизнь Сириуса была столь же лишена счастья, сколь коротка. Напротив, в глубине своего сердца он часто бывал безгранично счастлив, можно даже сказать, что при всей своей тонкой впечатлительности он был удивительно внутренне неуязвим.
Причина же в том, что он как поэт жил одновременно в двух мирах, в действительности и в поэзии, и владел изумительным искусством по собственному желанию переселяться из одного мира в другой, а иногда на какое-то время задерживаться на пограничной станции между этими двумя могучими империями, каждая из которых по-своему самовластна и каннибальски ненасытна.
Магнус Скелинг остроумно замечает в своей монографии, что Сириус Исаксен, если пользоваться современной терминологией, был эскапист. И то же самое, несомненно, относится — mutatis mutandis[46] — к остальным музыкантам из нашей книги. Они спасались от гнета действительности бегством в искусство и в мир фантазии или же, как в случае с магистром Мортенсеном, в философию религии.
Если Сириус подолгу пребывал в состоянии, которое непосвященным могло представляться лишь тупой апатией, это объяснялось тем, что поэт витал где-то на границе между духом и материей, отдаваясь неизъяснимому ощущению активного равновесия, какое возникает при подобном витании.
Все это, разумеется, не приходило в голову малярному мастеру Мак Бетту; надо ли удивляться, что существовала постоянная напряженность в отношениях между молодым стихотворцем и старым мастером, мысли которого всегда были заняты лишь его ремеслом да багетной лавочкой. И в высшей степени к чести горячего старого шотландца служит то, что он позволил Сириусу около двух лет хозяйничать в задней комнате своей лавки, хотя его предприятие давно уже остро нуждалось в расширении, и что он сверх того взял на себя заботы о повседневных нуждах поэта и предоставил ему жилье в собственном доме на весьма сходных условиях.