Его слова были мне как удар под дых — каков негодяй, к совести моей взывает!
— А что мне с той мудрости? Лучше уж дураком быть, как вы все. Никто из вас не желает понять, что происходит. Один я заступаюсь за ребенка. Неужели до вас не доходит, что происходит — нельзя отнимать у мальчика куропатку. Для него ваши рассуждения о гостеприимстве и о совести — пустой звук.
— Ах, дети, дети… — встряла жена Карами. — Все они одинаковые.
— И все неслухи, — добавил Мемишче.
Меня рассердили эти слова, и я изо всех сил стукнул тростью по полу, да так сильно, что у собравшихся огоньки вспыхнули в глазах.
— Уж коли вы меня пригласили остаться с вами, то не оскорбляйте ни меня, ни внука! Не то мне придется покинуть этот дом.
— Нет, нет! Мы до этого не допустим. Мы рады тебе, Эльван-чавуш. И Харпыр-бей рад тебе. Он полюбил тебя. Как приехал, так не перестает спрашивать: «Где Эльван-чавуш? Когда придет Эльван-чавуш?» Если б ты сам не пришел, нам надо было б срочно посылать кого-нибудь за тобою. Он и жене своей все уши прожужжал о тебе. Сам видел, как он обрадовался твоему приходу — встал навстречу, за руку поздоровался. А ты говоришь: оскорбляем тебя. Какое ж это оскорбление? Ну, а то, что мальчик силой пытался отнять клетку, так это, как ни крути, вышло некрасиво.
— Ребенок просит вернуть ему куропатку, и пускай Харпыр-бей вернет ее. Над ребенком нельзя сильничать, нельзя отнимать у него самое дорогое. Разумный человек не должен так поступать, а наш гость, видать, человек разумный, вот только когда дело касается куропатки, он ведет себя неразумно.
— Ох-хо-хо, Эльван-чавуш! «Неразумно»! Нельзя так говорить про гостя. Харпыр-бей — человек достойный. Так веди же себя и ты достойно. Не говори слова, которые могут задеть его.
— Чем же мои слова недостойные? Я только сказал и сейчас повторяю, что у моего внука против его воли отняли куропатку и пускай Харпыр-бей вернет ее. Каких еще более достойных слов ждете вы от меня?
— Вот эти-то слова как раз и недостойны тебя, Эльван-чавуш. Где это слыхано, чтоб подарок назад отнимали? Даже помыслить об этом и то дурно, а уж говорить… Ни я, ни соседи не осмелимся на такое.
— Может, вы и не осмелитесь, а я осмелюсь, так как имею право. У мальчика силком отняли прирученную птицу. Мой сын Сейдо совсем одурел, украл ее у Яшара.
— Но ведь Сейдо — отец Яшара. У маленького мальчика не может быть ничего такого, что не принадлежало бы его отцу.
— Куропатка не имущество. Она не корова, не баран, не земельный участок, не поле, не конь, не ишак. Это куропатка! Ребенок сон потерял, день и ночь плачет. Будь эта куропатка моей, я бы и слова не сказал вам в укор, сам бы ее подарил Харпыру-бею, без вашей просьбы.
Долго еще мы пререкались, но так ни к чему и не пришли. Думаю, Харпыр-бей хоть и плохо понимал по-турецки, но стал догадываться, о чем спор. Он изменился в лице, аж позеленел весь, и взгляд у него сделался скучный. На жену свою он избегал смотреть — неловко, наверно, стало. Но тут Сейдо подвинул ему клетку, и рука Харпыра-бея сама собою легла на нее по-хозяйски. И с этого мига его лицо больше не выражало смущения. Жена уселась поудобней на прежнее место промеж детишек. И прочие гости, весь этот дрянной народец, потянулись к столу. Пришлось и мне, хоть и не хотелось, присоединиться к ним и сесть на миндер. И гости и хозяева притихли, никто не хотел заговаривать первым. Тогда Харпыр-бей произнес своим тоненьким бабским голосишком:
— Я иметь большой огорчение. Я полюбил Сейита и отца Сейита вери матч. Я привозил много подарки. После еды я хочу давать эти подарки — Сейиту и его отцу, а также дочкам Карами. Но я сейчас есть очен голодный. Я уехал из Анкара рано утром. Каждый утро я очен мало кушать, поэтому я сейчас есть очен голодный. Я хорошо стрелять. И моя жена Бетти тоже есть голодный.
Карами хлопнул в ладоши и крикнул вниз:
— Быстрей! Принесите еду. Все, что есть наготове, подавайте! Юфки, пиляв, бекмес, виноград и свежий овечий сыр. Если каймак[57] найдется, несите и его. Пошевеливайтесь, Невин, Несрин! А ты, невестка Гюльсюм, проверь, не сварились ли яйца. Несите все, что есть.
Женщины принесли спрыснутые водой юфки, поднос с пилявом, поверх которого горкой уложено куропаточье мясо, две большие чаши с йогуртом. Еды было много, и шел от нее аппетитный дух, но будь я проклят, если хоть один кусок положу себе в рот. Хоть бы пахлаву с медом мне тут предложили, и то не осквернил бы свой рот едой, приготовленной в доме этого негодяя.