До рождества оставалось два дня, и после ужина все снова сидели у очага, и старый Генерал снова дремал у ног своего хозяина. Назавтра, в сочельник, повозка должна была ехать в город, и, хотя Маккалемы со свойственным им неизменным гостеприимством ни слова не сказали Баярду об его отъезде, он понимал, что это само собою разумеется — ведь чтоб попасть на рождество домой, он должен завтра уехать, и, поскольку он сам об этом не заикался, все удивлялись и немного недоумевали.
Было опять холодно, и в студеном воздухе горящие поленья подпрыгивали и трещали, рассыпая сердитые искры и выстреливая на пол тлеющие угольки, которые тут же заглушал чей-нибудь ленивый сапог, и Баярд дремал у очага, расслабив усталые мышцы в нарастающих волнах жара, словно в теплой ванне, и его упрямое бессонное сердце тоже на время поддавалось дремоте. Завтра будет достаточно времени, чтобы решить, ехать ему домой или нет. Может, он просто останется, даже не пытаясь что-либо объяснять, чего, впрочем, никто и не потребует. Но потом он вспомнил, что Ли, Рейф да и каждый, кто поедет в город, будут разговаривать с людьми и узнают то, о чем у него не хватило смелости им рассказать.
Бадди выбрался из темного угла и сидел теперь на корточках в центре полукруга, спиной к огню, обняв руками колени, совершенно неподвижно, словно демонстрируя свою способность бесконечно и неустанно сидеть на собственных пятках. Бадди был младшим в семье, ему было всего двадцать. Мать его была второй женой старика, и его светло-карие глаза и рыжеватый густой ежик на круглой голове резко выделялись среди черных глаз и волос остальных братьев. Но старик отчеканил черты младшего сына так же четко, как черты всех остальных, и, несмотря на молодость, лицо его было таким же резко очерченным, сдержанным и суровым, с таким же орлиным профилем, разве только кожа была понежнее и на щеках играл яркий румянец.
Остальные были среднего роста или еще ниже — невзрачный, бесцветный и тощий Джексон, невозмутимые крепыши Генри и Рейф (полное имя последнего было Рафаэль Семз), уравновешенный, коренастый и мускулистый Стюарт, горячий, неугомонный, сухощавый Ли; и один только Бадди, высокий и стройный, как молодое деревце, был под стать родителю, который нес свои семьдесят семь лет с такой легкостью, с какою носят тонкий невесомый плащ. «Вот долговязый бездельник, — с добродушной усмешкой говаривал старик. — Худой как жердь, и куда только девается все, что он ест?» И все молча смотрели на длинного, словно складной нож, Бадди с одной и той же мыслью — мыслью, которую каждый считал своей и никогда не высказывал вслух, — что Бадди когда-нибудь женится и продолжит их род.
Бадди, как и отца, звали Вирджиниус, хотя маловероятно, что это было известно кому-нибудь за пределами семьи и военного министерства. Семнадцати лет он убежал из дому и вступил добровольцем в армию; в сборном пехотном лагере в штате Арканзас, куда он был отправлен, один новобранец как-то назвал его Вирдж[8], за что Бадди методически и беззлобно колотил его в течение семи минут; при погрузке на суда в порту Нью-Джерси другой солдат сделал то же самое, и Бадди отколотил и его — опять же методически, основательно и беззлобно. В Европе, все еще повинуясь глубоким, хотя и несложным побуждениям своей натуры, Бадди ухитрился, быть может и непреднамеренно, совершить нечто такое, что, по свидетельству начальства, сильно досадило неприятелю, и за это получил свой, как он выражался, амулет. Что именно он сделал — никто никакими силами не мог заставить его рассказать, и эта побрякушка не только не задобрила отца, разгневанного тем, что сын его вступил в федеральную армию, но, наоборот, еще больше подлила масла в огонь и потому коротала свой жалкий век среди скудных пожитков Бадди, а о его военной карьере в семейном кругу никогда не упоминали. И теперь, как обычно, Бадди притулился на корточках спиною к огню, обняв руками колени, и все они, сидя вокруг очага, готовились выпить на сон грядущий по стаканчику пунша и мирно беседовали о рождестве.
— Индейка! — с великолепным презрением проворчал старик. — Полный сарай опоссумов, полный лес белок, полная река уток, полная коптильня окороков, а вам, ребята, непременно приспичило ехать в город покупать к рождественскому обеду индейку.
— Рождество не в рождество, если человек будет есть все то же самое, что и каждый день, — мягко возразил ему Джексон.
— Вы, ребята, просто ищете предлог, чтобы съездить в город, проболтаться целый день без дела, да еще и деньги потратить, — сердито отвечал старик. — Я справлял рождество много больше тебя, парень, и могу тебе сказать, что с покупной едой это и вовсе не рождество.