— Бери правей!
— Осторожней, дядя!..
— Куды ты, куды?
А у протоки, которую не перепрыгнешь, и вода в ней шла чистая, безо льда, — солдат присел на корточки и стал раздеваться. Он снял с себя одежду, перевязал ее ремнем, потом встал во весь рост и скомандовал, — ветер донес:
— Отвернись!
Но тут закричала Майкина мать — тетя Нюша:
— Ефремушка!
И другие нашлись бабы — узнали.
— Он, Остроум!
— Ефре-ем!..
Ефрем поплыл на спине, отгребаясь одной рукой, другую — с обмундированием и вещмешком — вытянутой вверх держал. А вылез на берег, сказал, прикрываясь, с упреком:
— Что ж, хорошие женщины, все лодки в растопку пустили?
Трое суток после этого в деревне гармонь играла — дядя Володя Машин старался, — и объявил Ефрем, чтоб похоронкам не доверяли: многие еще придут…
— У меня папанька кавалер, — чуть что задается Майка.
Кто же спорит: полный кавалер Ефрем Остроумов — ордена Славы всех трех степеней у него. И чин немалый: на погонах золотые лычки буквой «Т» расположены — старшина!
— Твой кавалер, а мой диверсант! — горячился Ваня. — Он мину под фашистский паровоз подложит — бах-бах!.. Знаешь как!..
— Ми-ину, — морщилась Майка, словно ей кислое в рот сунули, — мой папанька эти мины как семечки щелкал. Вот! Он сам рассказывал…
— А мой такую мину подложит — с бочку!
— А мой ее сковырнет!
— А мой из нагана — р-раз, р-раз!
— А мой из пушки…
— Откуда у него пушка? Врешь!
— Вот и была!
— Не было!..
Дрались даже, у Вани на носу глубокая царапина от Майкиных ногтей. Кровища хлестала — еле-еле подорожником залепил. Такая она, Майка, противная, но терпит Ваня — привык уже, да и живут через плетень — соседи.
Первая любопытствующая звезда с неба на землю смотрела, когда Ваня домой прибежал. И не с пустыми руками — лукошко малины лесной принес. Комары, правда, заели, живого места не оставили — на краю комариного болота малина растет.
Мать тоже с работы вернулась — из Еловки; она там счетоводом в колхозном правлении.
— Рожь налилась, в силе, — говорит она Ване, собирая на стол. — Не так чтоб густа, а колосиста. Приедет, Ивашка, твой отец прямо к готовому хлебушку…
— Долго он едет, — Ваня повторяет от матери не раз слышанное.
— Не говори, — вздыхает мать.
Они что-нибудь еще про отца сказали б и спать в потемках легли бы. — в лампе не то что керосина, духа керосинового с прошлой осени нет, — но в сенцах скрипит отворяемая дверь, кто-то идет к ним…
Это свой человек — совсем старая учительница Ксения Куприяновна Яичкина. Ваня считает, что ей сто лет или больше: мать рассказывала, что молоденькая девушка Яичкина еще при царе приехала в Подсосенки из города крестьянских детей учить да так и осталась тут навсегда. Царь-то когда был!.. А у Ксении Куприяновны все деревенские обучались грамоте — кто класс, кто два, а кто все четыре. Думали, что этой зимой помрет она, кое-кого и помоложе на погост свезли. О ней, бывало, кто-нибудь вспомнит, проберется через сугробы, печку ей истопит, водички нагреет: опять засветятся глаза у Ксении Куприяновны!
— Выпейте чаю с малиной, Ксения Куприяновна, — предлагает мать. — Мой добытчик сладкой малинки насобирал — покушайте!
Ксения Куприяновна поела-попила и маленькой ладошкой, как кошачьей лапкой, мягко утерлась.
— Вот что, Алевтина, — говорит она и ладошкой по столу пристукивает. — Мне сказали, будто председатель колхозную свиноматку на мотоциклет променял. Правду сказали?
— Правду, — мать наклоняет голову.
— А ты, счетовод, одобряешь?
— Самоуправствует…
— Свиноматка поросят принесла б, от поросят мясо, а от мотоциклета один дым. Какая польза от дыма?
— Нету пользы, — соглашается мать; говорит неохотно, отвернувшись. — Разберемся…
— Эх, Алевтина…
— Разберемся, — сердито повторяет мать. — Вам отдыхать следует, а не встревать…
— Алевтина! — Ксения Куприяновна кривым трясучим пальцем грозится; короткие седые волосы у нее из-под беретки выбились и тоже трясутся. — Ты как, непослушница, разговариваешь?!
«Вот вредная, — не нравится Ване, — на мамку кричит…» Однако мать слабо улыбается, говорит ему, Ване:
— Гнать надо такого председателя, а, сын? Поставим Ефрема Остроумова… Это будет председатель!
«Тогда Майка совсем загордится», — думает Ваня.
А в окно на небе уже золотой месяц виден; кажется Ване, что Ксения Куприяновна заснула над столом. Мать принялась постель разбирать… Однако Ксения Куприяновна вдруг окликает: