В третьей галерее ГУМа сделана небольшая, но важная и заметная зарубка в истории нашей культуры, в строительстве того, что у нас огульно и бесформенно именуется «новым бытом», и это для нашей эпохи есть улучшение и упорядочение условий жизни рабочего класса. Сюда, пред его лицо, должны приходить наши промышленные предприятия сдавать публичный экзамен на качество.
Нужда, нищета часто являлись причинами многих наших добродетелей. Было время, когда кожаная куртка была предметом роскоши, и коммунист сдавал куртку на фронт, краснея от упрека в комиссарском аристократизме. Теперь кожаной курткой брезгуют, и секретарь завкома разгуливает в пиджачке с галстуком.
Наши газеты справедливо ругают сельский кооператив: есть мазь против веснушек, но нет колесной мази. Но упрек этот временный и условный. Если есть колесная мазь, то ничего худого нет в мази от веснушек.
С каждым годом, с каждым днем растет благосостояние рабочего класса и крестьянства, растут их требования к жизни, к удобствам и радостям бытия. Было бы глупо и преступно хватать пролетариат за рукав, уговаривая его не носить галстуков, не потреблять одеколона и презирать коврики. Это в наших условиях и было бы настоящим буржуазным мещанством.
Так не случится. Наоборот, советская промышленность должна и встретит грядущего к ней потребителя во всеоружии. Дешевизна, качество и, главное, чуткое приспособление к потребностям покупателя-хозяина — это должно быть и будет основой ее работы.
1926
В дороге
Вошь победит социализм или социализм победит вошь! Сколько лет прошло от тех дней? Ленин, здоровый, кипящий энергией и волей, Ленин девятнадцатого года бросил вызов из самой глубины сдавленной врагами, болезнями, голодом, холодом страны… И на эти слова Большой театр, Седьмой съезд Советов, рушил гром аплодисментов.
Все дрожало от рукоплескания трех тысяч обмерзших, простуженных, сипло кашляющих большевиков в солдатских шинелях, в бараньих тулупах, в драных довоенных пальтишках, в кожаных куртках. Испуганно дрожала и вошь — она в большом числе присутствовала на съезде, цепко гнездясь в швах рубашек, в спутанных гривах и бородах, в штанах и папахах.
Вдали от первого, великого Октября милее писать об электрических бриллиантах Волховстроя. Но можно ли забыть и о ней, о вше, пытавшейся сразить революцию еще при живом Ленине, неугомонно стерегущей нас по сей день?
Ведь до сих пор каждый год вошь встает перед нами в новой своей ипостаси! Каждый год скопляется она, серая и ничтожная, несчетными тучами, преграждает своими фалангами дорогу к социализму, а для иных, слабых зрением, даже минутами заслоняет солнце.
Жалуется мне товарищ из Киргизии на чудовищную некультурность тамошних жителей.
«Врач читал в школе фрунзенского резерва милиции лекцию об устройстве человеческого тела. Когда дошел до объяснения, что такое печень, и сказал, что печень вырабатывает соки для пищеварения, — его решительно остановили:
— Неправильно! Чего нам голову морочите! Знаем мы, для чего она есть, эта самая печень!
Врач уставился на слушателей. Что за черт, мол, такое? Больше моего знают!
— Насчет соков там и тому подобное — это, товарищ лектор, чепуха. Н-да-с. И вовсе печень не для того. А есть она, печень, такое место, откудова вши рождаются.
— Вши??! — обалдело переспросил лектор.
— Да, вши. И для того она, печень, и устроена, чтобы вши из нее раз в году выползали на тело и пили лишнюю кровь. А иначе бы каждый человек от лишней крови и помер.
— От полнокровия, — деловито разъяснили другие голоса. — Они из печени через горло выползают, когда человек, значит, спит.
Сколько ни бился лектор-врач — слушателей не переубедил. Так и ушел ни с чем. Может быть, плохой был лектор, не знаю».
Вас не стошнило? Из вшивого факта киргизский товарищ делает, однако, простые выводы. Он требует всего только увеличения сметы Наркомпроса по автономной Киргизской области.
…А может быть, и впрямь ученые врут? Может быть, вша действительно не размножается, а прет, как есть, живая, молодняком из какого-нибудь укромного места?
У меня сохранился большой цветной плакат, на котором изображена эта героиня девятнадцатого года. Овальное брюшко, длинные тонкие щупальца, маленькие близорукие глаза, мясистый хоботок. Г де только не висел этот портрет в военные годы, заменяя все прочие художественные произведения!
Потом вошь стала выглядеть иначе.
Двадцатый и двадцать первый года. Вошь одета по моде — по-военному. Она пожирает пайки. Она покрывает крепкой коростой государственный аппарат, окоченелую промышленность. Она копошится в Центроклюкве, в Главпухе, в Москводыме, в Урал-музыке. Она застилает жизнь пустословием, бумажным пометом, извержениями прямых, придаточных, косвенных и вводных предложений. Она движется по застывшим колеям железных дорог бесконечными караванами делегатских и командировочных вагонов. Она собирается несчетными ордами в столицах, гнездится на добавочных и сверхприбавочных площадях, охраняя спокойный сон грамотами, мандатами, удостоверениями, аттестатами.
Двадцать второй, двадцать третий года. Вошь вышла из подполья. Она пирует. Она забыла свое основное природное свойство — существовать потихоньку в складках и швах. Сейчас есть где разгуляться. Вошь — в черной паре и лаковых ботинках. Она знает, что значит валюта. Она знает, что такое товар. Она знает, что такое сделка. Она знает, что такое договор. Те, кто хочет строить социализм, еще не знают ни первого, ни второго, ни третьего, ни четвертого. Удивляться ли, что сделка с договором на товар дает вше валюту? Удивляться ли тому, что большевик, взявшийся торговать, очумело глядит на пустой склад, из которого между пальцев хлынул и сгинул товар?
Двадцать четвертый, двадцать пятый года. У вши — постные времена. Она прибеднилась, сменила кратковременную черную пару на скромную толстовку. Она опять не прыгает. Она ползает, спокойно бредет верными дорожками, по скважинам, щелям и швам. Сама от себя больше не действует. Она опять служит. Тихо и старательно ползает по телу Советской страны. Совсем как в Киргизии, она пьет лишнюю кровь. Чтобы, боже упаси, мы не померли от полнокровия.
Двадцать шестой и седьмой года. Вошь жива. Она уже совсем приобвыкла. Прижилась. Обзавелась своим языком, философией, принципами, устойчивостью во взглядах. От десяти до четырех помогает строить социализм, вернее сказать, заботится о том, чтобы мы не страдали от полнокровия; от десяти до четырех она, затершись в толпах трудящихся, будет вприпрыжку праздновать который-то Октябрь.
А после четырех — дома, у самовара, среди своих— у вши полугрустная, понимающая ироническая усмешка. Она умеет острить вшивыми своими остротами.
— Вы знаете: Советской власти осталось жить всего год!
— Почему?
— Как же? Ведь даже по кодексу высшая мера наказания — десять лет. Девять прошло, вот всего один год и остался.
Мы все, хорошие люди, каковыми себя считаем, всегда, в любую минуту, сомкнутым строем, мерным шагом, грудью вперед, нога в ногу, рука об руку, плечом к плечу и прочее, готовы пойти на борьбу с бюрократизмом.
— Где он, этот бюрократизм подлый?! Подайте-ка его сюда! Задушим! Растерзаем! Живым от нас не выйдет.
Найти бюрократизм, обнаружить его, доказать — это значит убить.
Но как найдешь?
Как докажешь?
У нас никто толком, ни в шутку ни всерьез, не исследовал и не определял стихии бюрократизма самой по себе, как социального явления.
Никто, кроме Ленина. Кроме него, который видел и ненавидел вшу во всех ее проявлениях:
«Формально — правильно. А по существу — издевательство».
Если вы добудете это «по существу», ваша задача разрешена. Вы убили бюрократизм.
Но попробуйте добудьте его!
Это большая ошибка — представлять себе бюрократа тупоумным быком, упершимся в письменный стол, в папки, в телефон, не понимающим дело, не способным разговаривать с посетителями, слепым рабом схемы.
Один работничек, ушибленный НОТ[2], переустроил свой дом согласно новейшей алфавитно-предметной системе. Для моментального нахождения всех предметов его домашнего обихода он разместил их по алфавиту. На букве «б» у работничка были расставлены и развешаны рядом: булка, банка, бритва, ботинки. На букву «р» — рубашки, резолюции партсъездов, рыба, речи вождей, резинка, рисунки, рябиновка и ручки. Перья к этим ручкам лежали отдельно, вместе с профбилетом, панталонами и плевательницей.