Все во мне взбунтовалось. Как можно признавать столь нереальные преграды! Но ведь нереальное недоступно ударам. Как же я буду с ним бороться?
Между тем Шунетру усиленно сватали. Бывало, что гороскоп жениха не вызывал возражения звезд. Но дочь упрямо твердила, что замуж не пойдет и посвятит себя служению науке.
Отец не догадался, в чем тут дело, ему пришла на память Лилавати[186]. Мать поняла и украдкой лила слезы. Кончилось тем, что однажды она сунула мне в руку какую-то бумагу и прошептала:
— Это гороскоп Шунетры. Покажи его астрологу, пусть исправит твой. Я не могу видеть, как дочь моя страдает понапрасну.
О том, что произошло потом, можно не говорить. Я освободил Шунетру из тенет гороскопа. Вытирая слезы, ее мать сказала:
— Ты сделал доброе дело, сынок.
С тех пор прошел двадцать один год.
IV
Ветер усилился, дождь лил не переставая. Я сказал Шунетре:
— Свет режет глаза, можно, я его погашу?
В темную комнату проник бледный луч уличного фонаря. Я усадил Шунетру на диван рядом с собой и сказал:
— Шуни, ты думаешь, я был предназначен тебе судьбой?
— Почему вдруг ты спросил об этом? Это и так ясно.
— А что, если мы поженились вопреки сочетанию светил?
— Да разве я не знаю, что это неправда?
— Мы столько лет прожили вместе, и у тебя никогда не возникали сомнения?
— Если ты будешь задавать мне пустые вопросы, я рассержусь.
— Шуни, мы с тобой нередко знавали горе. Наш первый ребенок умер, когда ему было восемь месяцев. Когда я едва не погиб от тифа, скончался мой отец. Потом старший брат подделал завещание и завладел всем имуществом, и сейчас служба — моя единственная опора. Любовь твоей матери была в моей жизни путеводной звездой. После Пуджи на пути домой она погибла вместе с мужем в волнах Мегхны. Профессор, человек неопытный в делах, наделал кучу долгов, и я взял их на себя. Быть может, все эти несчастья произошли по злой воле моей звезды? Знай все заранее, ты бы не согласилась стать моей женой?
Шунетра молча обняла меня.
— Разве жизнь наша не доказала, что любовь сильнее всех предвестниц бед? — спросил я.
— Конечно, доказала.
— Представь себе, что, милостью планет, я умру раньше тебя. Разве не восполнил я при жизни и эту твою потерю?
— Довольно, довольно, не говори больше ничего.
— Чтобы провести с Сатьяваном[187] всего день, Савитри согласилась на вечную разлуку. И ее не страшила смерть.
Шунетра промолчала.
— Твоя Аруна, — продолжал я, — любит Шойлена. Достаточно знать одно это, остальное неважно. Что ты скажешь, Шунетра?
Шунетра молчала.
— На пути моей любви к тебе встало препятствие, — продолжал я. — Так пусть никто не верит в зловещие предсказания какой-то планеты. Я не дам зародиться сомнению, подогнав цифры их гороскопов.
В этот момент на лестнице послышались шаги. Это спускался Шойлен.
Шунетра быстро поднялась с дивана.
— Ты что, Шойлен, — воскликнула она, — уже уходишь?
— Я немного задержался, — стал оправдываться Шойлен. — У меня не было часов. Уже так поздно.
— Совсем не поздно, — возразила Шунетра, — ты поужинаешь с нами.
Вот что называют поощрением.
В этот вечер я поведал Шунетре историю подправленного гороскопа. Она сказала:
— Лучше бы ты мне об этом не рассказывал.
— Почему?
— Отныне я буду жить в вечном страхе.
— Что же страшит тебя, вдовство?
Шуни долго молчала, затем проговорила:
— Нет, я не стану бояться. Если я покину тебя и уйду раньше, моя смерть будет для меня двойной смертью.
1933
МИНИАТЮРЫ
Облако-вестник[188]
Оттого, что не до конца постиг я извечную правду. Я думал, мы совсем близко, не заметил, не понял, что она и далека от меня. Оттого, что познал я лишь одну грань любви — единенье, и не ведал другой ее грани — разлуки. Я забыл, что встречи, лишенные трепетного стремленья к далекому, — не встречи, и близость стала для нас преградой.
В необъятном пространстве, разделившем два сердца, — тишина: там не слышно речей. Только флейте дано развеять великое это молчанье. Но не звучат ее песни, если им нет простора.
Разделившее нас пространство заполнено мраком, засорено мусором будничных слов, мелких дел, ограничено скудостью вечных забот и тревог.
Порою в залитой лунным сияньем ночи веет прохладой; я пробуждаюсь, сердце стонет; это мысль: я навеки утратил ту, что рядом со мной.
Чем завершится наша разлука? Соприкоснется ли вновь ее бесконечность с моею?..
Кто она, с кем говорю всякий вечер, освободившись от дел? Она — одна из тысяч и тысяч подобных ей в мире; все в ней познано мною, все знакомо, исчерпано.
Но я чувствую: что-то в ней ушло от меня, что было и должно быть моим. Обрету ли я вновь его в безбрежном потоке желаний?..
Наступит ли день, когда в сумерках праздных, напоенных благоуханьем лесного жасмина, будут снова беседовать наши сердца?
Дождь словно окутал своим покрывалом небосклон на востоке. Вспомнились мне строки поэта Удджайини[189]. И подумалось: не послать ли и мне к возлюбленной вестника?
Пусть летит моя песня! Пусть пронесется над бездною нашего отчуждения!
Пусть плывет моя песня против теченья времен! Пусть достигнет далекого дня нашей первой встречи, дня, полного светлой тревоги, о которой тогда пела флейта, дня, пронизанного рыданьем потоков дождей, дня, овеянного ароматами несчетных весен вселенной, вздохами дремной кетоки[190] и веселыми взмахами цветущих ветвей дерева шал[191]!..
Пусть, проливаясь дождем, она шелестит в листве кокосовых пальм, осеняющих берега безлюдных озер! Пусть достигнет песня моя слуха возлюбленной в час, когда, стянув узел волос и поправив сари, она суетится у домашнего очага!..
Сегодня бескрайний небосвод склонился над смуглой землею, окутанной синею дымкой лесов, и нежно шепнул ей:
— Я твой!
— Да разве это возможно? — удивилась земля. — Ты безграничен, а я так мала!
— Иль не видишь? — отвечал небосвод. — Стали тучи моими границами, я окружил тебя их пеленою.
Смутилась земля:
— Ты одет сияньем бесчисленных звезд, а в моем одеянье — ни единой искорки света!..
— Сегодня все потеряно мной — и луна, и солнце, и звезды, — и вот я приник к тебе!
— Мое сердце полно слезами и дрожит при любом дуновенье, а ты неподвижен…
— О нет! В глазах моих тоже слезы. Разве не видишь? Вот-вот они хлынут потоком, мрачно мое лоно — как сердце твое…
И тут излилась песня слез, заполняя пространство, разделившее небо и землю, — пришел конец их разлуке…
Пусть поет юный дождь вдохновенные гимны в честь обручения неба с землею, пусть прольется он и на нашу разлуку!.. Пусть все несказанное, что затаилось в сердце любимой, зазвенит, как струна вины! Пусть набросит любимая на темные пряди анчал[192], синий, как дали лесные! Пусть во взоре ее черных очей прозвучат все мелодии ливня! И да будет благословенна гирлянда бокула, вплетенная в косы любимой!..
186
«Лилавати» — название древнеиндийского трактата по арифметике и геометрии, дано по имени жены автора.
187
Сатьяван, Савитри — персонажи поэмы, включенной в состав великой индийской эпопеи «Махабхарата». Сатьяван, муж Савитри, был обречен, но когда он умер и бог смерти Яма явился за его душой, Савитри выказала такую беспредельную преданность и любовь к Сатьявану, что Яма был вынужден вернуть его в мир живых.
189
Поэт Удджайини — имеется в виду Калидаса, знаменитый индийский поэт и драматург V века, жизнь и деятельность которого в народной памяти связаны с городом Удджайини.
191
Шал — мощное дерево с густой листвой; по народному поверью, если оно использовано при постройке дома, то в таком доме будут обитать мир и счастье.