— Боитесь вы, что ли?
Кляко загадочно улыбнулся, но почему он расстегнул рубаху, Лукану не объяснил. И сказал только:
— Потом увидишь.
Резко зазвонил телефон. Звонок было слышно далеко.
Шесть немецких солдат повернулись к НП. Все они попали сюда случайно: вызвали шестерых добровольцев для обороны высоты триста четырнадцать. Это было устное распоряжение командира третьей роты. Явились лишь двое. Еще полгода назад привалила бы вся рота. Но солдатам третьей роты высотка не по душе. Окопы мелкие, пули и осколки рикошетом отскакивают от камней и разлетаются во все стороны. Сегодня ночью солдаты хорошо это видели. Высотка выдвинута вперед. Один русский пулемет с правого фланга может ее отрезать. Справа, сразу же за пашней, русские окопы. Но теперь шестеро немцев сидят уже здесь и все свои надежды возлагают на артиллериста-наблюдателя. Он устроился как бог среди камней на макушке высотки. Сейчас там звонит телефон. Все, что там происходит, важно, очень важно. Телефон следовало бы прикрыть одеялом. А то его и русские услышат. Но самое интересное, что один из наблюдателей хорошо говорит по-немецки.
— Это здорово. Нам повезло.
— Чему ты удивляешься? Чехословакия на две трети была немецкой.
— А ты там жил?
— Нет.
— Откуда же ты знаешь?
— Читал в наших газетах.
— Погоди, тихо. Он говорит по телефону…
— Может, услышим что-нибудь.
— Жаль, не понимаю их языка. Но думаю, что сейчас батарее надо бы открыть огонь. Заградительный огонь. Когда начнется контратака, будет уже поздно.
— Ты думаешь, русские будут отбивать высотку?
— Не знаешь ты их, что ли?
— Посмотрим…
Кляко сердито кричит в телефонную трубку:
— Скажи ему, Иожко, я и сам соображу, как поступить… Ты немецкий не знаешь? Так скажи ему это по-турецки и не приставай. Все! — Кляко положил трубку.
— Виттнер? — спросил Лукан.
— Да. «Шисн, шисн!»[52] Будет еще мне всякое швабское хайло приказывать! Наш командир — Гайнич. Нет, что ли? Тоже хайло, да свое, тем и дорог. И вообще я сыт по горло! Сегодня что-нибудь да произойдет.
— Что?
— Не знаю.
Из немецких окопов позади них то и дело взлетают ракеты. Они освещают и склоны пустых полей на восток от триста четырнадцатой.
— Господин офицер!
— Что такое? Что тебе надо?
Это был один из шестерых немецких солдат.
— Мне что-то не нравится эта тишина, господин офицер. Не подсыпать ли им снарядов? Я ведь русских знаю…
— Я тоже их знаю. Вы понимаете, черт возьми, с кем вы говорите? Я офицер! Как вы смеете обращаться ко мне как к равному!
— Извините, господин офицер, извините.
Солдат затопал ботинками и уполз. Он обогатился опытом, знал теперь, что все офицеры на свете одинаковы.
— Слышал, Лукан, как он хвост поджал? Еще слово, и я съездил бы ему по роже. Сопляк! Он, может, думает, что я ни черта не понимаю, а впрочем, начхать мне на это.
— Они повинуются, словно машины.
Кляко хотелось рассориться со всем светом.
— Реннер, к примеру, не одобрял этой войны.
Лукан тоже понизил голос:
— Но и он повиновался, словно машина. От страха. И мы тоже повинуемся, как он.
— Опять тебя одолевают изменнические мысли. — Кляко хрипло засмеялся. Голос его звучал враждебно. Так когда-то он ворчал на солдат, когда батарея шла на фронт. Лукан промолчал и снова забился в угол. — Сознайся уж. У меня-то этих мыслей полна голова.
— Вас не разберешь… — Лукан был смущен.
— Лукан! — Кляко, видимо, хотел сказать что-то очень важное, потому что подполз ближе к Лукану. — Ты понимаешь, что мы, в сущности, на ничейной земле?
— Вы хотите сказать…
— Я ничего не хочу сказать. Пораскинь-ка мозгами получше.
— Ясно.
— Не так-то это просто. Оттого я малость не в себе, твою мать!.. — И Кляко разразился ругательствами, подумав о том же, что и Лукан.
— Не будь здесь этих шести фрицев, все было бы очень просто, — засмеялся Лукан.
— Очень просто. Такого удобного случая у нас еще не было.
Лукан промолчал.
Ракеты озаряли небо мертвенно-белым светом. Пологий восточный склон высотки был густо усеян небольшими воронками. Дальше его пересекала какая-то светлая широкая полоса. Иногда казалось, что это длинная стена белого цвета; она вздрагивала, словно плохо натянутый холст.
— Ну и приплясывает! Что это может быть за чертовщина?
— Стена какая-то.
— Проклятая ночь!
Позади скатился камень. Кто-то, тяжело пыхтя, карабкался на высоту. Появилось ярко освещенное ракетами лицо Виттнера.