Наши бытовые условия были такие: в добротных бревенчатых бараках были вагонные двухуровневые нары 2+2 без постелей, одеял или чего иного; кухня, где варили баланду и даже кашу. Хлеб привозили откуда-то на лошадях. Освещение – электрическое. Вода из колодца. Все постройки были нестарыми. Вероятней всего, это была усадьба леспромхоза гражданского, переданная ГУЛАГу и дооборудованная охранной зоной с вышками.
Из преобладающего явно «фартового» люда выделялась группа туркмен-мусульман, совсем не знавших русского языка, примерно молившихся на восток, сидя на земле. Они были контрабандистами по нашим законам и нормальными купцами по восточным обычаям. Это совсем не подходящие люди к работе в лесу, и их судьба должна была скоро разрешиться трагически.
Еще два человека привлекли мое внимание. Оба были жителями Украины, проходили по одному политическому делу. Низенького росточка еврей с фамилией Резник и русский тощий интеллигент Костеров. В точности имен не уверен. О них знаю, что они оба из высшего аппарата власти Украины. Костеров как-то кратко намекнул мне, какая изощренная борьба идет за власть в Кремле, и в этой борьбе М. В. Фрунзе был первой жертвой. Какой жертвой станут они, похоже, они догадывались, не зря же их сюда привезли и смешали с бандитами.
Начальником УРБ (учетно-распределительного бюро) в колонне, в руках которого жизнь и смерть каждого зэка, был очень малограмотный уголовник, не из воров. При первом же месячном отчете по картотеке он «зашился» и пригласил меня помочь.
Это была простая и маленькая задача, но она озадачила всех «урок». Кто же я, если с моим формуляром контрреволюционера, двойной фамилией и в армейских шмутках – допущен в УРБе? Я явно выбивался в элиту зоны и понимал свою выгоду. Теперь мне уже ни один вор не мог крикнуть: «Эй, ты, подкинь дымку в костер от комаров». Разоблачать себя, показывать свою ординарность мне не было резона. К тому же в ту пору я был ловок на работе и физически отменно крепок.
Быть на общих работах, особенно на лесоповале в 1938 году, работать топором, пилой-поперечкой или плохой лучковкой – это, я вам скажу, необъявленный смертный приговор. Если ты не научишься как-то ловчить, не найдешь покровителя, той пилой ты перепилишь свою жизнь всего за полгода.
Недаром же в лагере «общие работы» – это самые страшные слова. Спасла меня моя профессия металлиста.
По картотекам УРБ сохранялись сведения о нашей профессиональной принадлежности.
Где-то кому-то потребовались токари и фрезеровщики по металлу, и на меня был дан наряд отконвоировать в другое лагерное производство. Если бы этого не случилось, не писал бы я сейчас.
Меня вызвали и куда-то повели. Ночевали мы в лагерной зоне Бочалова. Это был очень крупный пункт Беломорско-Балтийского комбината (ББК) с больничным комплексом.
Во всех лагерях Союза такие больничные зоны имели очень существенные преимущества. Это как Москва перед ярангой в тундре.
Наутро ко мне присоединился совсем молодой паренек из бытовиков Володя Семенов. Нас посадили на чудесный пригородный теплоходик, и мы поплыли по реке Водле до пристани Стеклянное. Это у самого Онежского озера. Так мы стали рабочими механических мастерских, жили в обособленной зоне, о которой я еще расскажу. Эти три года, проведенные в ней, самые благополучные из моего срока заключения под стражу.
Место, где предстояло жить, называлось Шала. Происхождение названия не знаю. Оно было замечательным по многим качествам.
Шала – глубоководный порт на Онежском озере. Паровая локомобильная электростанция на 500 кВ, на дровяном топливе с электросетями большого радиуса. Два десятка единиц флота разного класса, хорошие механические мастерские, телефонная станция. Здесь же в Шале находилось отделение управления ББК. На противоположном берегу располагались лесозавод и судоверфь, на которой строили очень крупные деревянные баржи водоизмещением 3000 тонн и мелкие деревянные суда. Все производства на нашем правом берегу были гулаговскими, за рекой – других ведомств.
В мастерских изготавливали и ремонтировали технику лесозаготовительную, сплоточную и лесопильную. Ремонтировали флот и судовые машины. Нами был построен судоподъемник, к помощи которого часто прибегали суда Онежского пароходства.
Не из чувства гордости я подробно описываю ГУЛАГ, а чтобы сказать: в то время почти все принадлежало ГУЛАГу.
Замечательными были по архитектуре два больших деревянных дома, окруженных типовым лагерным забором-частоколом. В них мы жили. Это были замки Калевалы, построенные на века еще до революции. В них я прожил три года. Мы были сыты. Никаких штрафных пайков у нас не было. Зэки здесь получали посылки. Мы хорошо работали по 10 часов и имели один выходной день в неделю. Мало кому в то время удалось пожить в таких аристократических условиях.